Кокон

Наконец оттуда вышла Сяо Мэй[10] – сиделка, которая ухаживала за моим дедушкой. Она успела одеться, а вот мужчина за ее спиной еще нет, у него возникли неприятности с ремнем, и, стоя спиной к двери, он возился с пряжкой. Гости в панике разбежались, Сяо Мэй осталась одна – кусать губы и яростно оттирать стол. Само собой, она была недовольна: она ни разу меня не видела и даже не знала, что у дедушки есть еще одна внучка. По иронии судьбы этот огромный дом, олицетворение пожизненной славы, превратился в райский уголок для сиделки и ее дружков. Жаль, дедушка умрет, но так об этом и не узнает. Полгода назад он заболел воспалением легких и с тех пор лежит в спальне, прикованный к постели. К нему никто не приходит – дедушка терпеть не мог отвлекаться на гостей и несколько лет назад оборвал все связи с внешним миром.

Через два дня после приезда я рассчитала Сяо Мэй. Потому что она, в отличие от меня, чувствовала себя здесь настоящей хозяйкой. Перед уходом Сяо Мэй подошла к дедушке проститься, даже заплакала – наверное, она и правда была к нему привязана. Во всяком случае, ее чувства к нему были уж точно глубже моих. И дедушка к ней привык, но, ослабев под конец жизни, был вынужден на кого-то опереться и выбрал для этого меня.

Мы не виделись с ним много лет, он не узнал меня, но когда я назвалась, сразу мне поверил. И не возражал, чтобы я уволила Сяо Мэй. Все потому, что мы родственники. Кровное родство – то же самое насилие, оно намертво связывает людей, которые ничего друг к другу не чувствуют.

Цзяци, Цзяци. Иногда он ни с того ни с сего зовет меня по имени, как будто боится его забыть. Первые дни после приезда я подолгу сидела в этой комнате. Смотрела на него, думала о разговоре, который нам предстоит. О трагедии, развернувшейся в нашей семье, о том, как он стал тем, кем стал, и как я стала нынешней собой. Я повторяла речь, которую приготовила для него, репетировала холод в голосе, оттачивала каждое слово, чтобы оно сделалось острым, как очиненный карандаш. Моя речь должна была пронзить его, нанести смертельный удар.

Но мы так и не поговорили. А смертельный удар ему нанес обычный сквозняк. Сяо Мэй ушла, а спустя несколько дней дедушка простудился, поднялась температура. Я два дня давала ему лекарства, и температура спала, но сознание так до конца и не прояснилось. Он не может сфокусировать взгляд, не слышит, что я говорю. Болезнь подоспела вовремя, словно желая защитить его, избавить от позора и боли. Он оказался отрезан от мира, накрыт стеклянным колпаком болезни, но сохранил и волю, и рассудок. Он ни разу не испачкал простыни, всегда ждет, пока я подложу судно. Чтобы испытать его волю, однажды я больше десяти часов не подходила к его постели, но он все равно дождался. Наверное, это профессиональное качество, выработанное за десятилетия, проведенные у операционного стола.

Со временем я почти перестала заходить в эту комнату, появлялась, только чтобы покормить его и подложить судно. Не хотелось встречаться с ним взглядом. Правда, вместо меня его мутные зрачки видят один силуэт с размытыми контурами. Он тоже опускает веки, отводит глаза. Мы как будто оба боимся, что, глядя друг на друга, случайно увидим и того, кто стоит между нами. Обтирая его, я всегда смотрю на теплые смятые простыни за его плечом. Он такой худой, что кожа, скручиваясь, тянется за полотенцем, и кажется, что я протираю кости, одну за другой. Он отворачивается, смотрит в пол. Наверное, для него это унизительно. Когда-то он был полубогом, вершил судьбы сотен людей, а теперь его тянут за руку, чтобы протереть подмышку. Правда, надо сказать, для старика он довольно чистый, от него нормально пахнет. Наверняка это тоже следствие сильной воли – он не позволяет себе смердеть. Даже сейчас он не махнул на себя рукой.

За все время сюда пришли только двое детей. Это было позавчера, они перелезли через ограду и тихонько забежали во двор. Я сидела на диване и читала. В кабинете нашлось немного классики в роскошных изданиях, которые покупают для украшения книжных шкафов, – по-моему, их даже ни разу не открывали. Я взяла с полки “Грозовой перевал”. История налетела на меня и ударила в самое сердце. Потом я ненароком подняла голову и увидела, как двое детей, прижавшись к окну, заглядывают в комнату. Мальчик и девочка, обоим лет по десять. Мальчик был ни капли не похож на тебя, а девочка – на меня, но вместе они почему-то очень напоминали прежних нас. Я побежала к двери, распахнула ее и даже на секунду оторопела, увидев их у порога.