Кокон. История одной болезни (сборник)

Перед тем как связаться с магией, он все-таки дрогнул, на какое-то время повернувшись к церквям, но деловитый пастор первой попавшейся кирхи, которого своей просьбой N отвлек от подсчета пожертвований, невозмутимо сунул пришельцу брошюрку «Как самостоятельно разрешить проблемы с духовными неприятностями». Православный же старец (в его келью с большим трудом доставили удрученного N) закричал на просящего и затопал, грозя кулачком:

– Ты кого из себя изгоняешь? Вон отсюда! Немедленно вон!

LXI

Деньги делали чудеса; деньги все ему позволяли – Лхасу, Пури, Иерусалим и полет до мечетей Коканда: там владетель воздушного лайнера (реактивной изящной ласточки) исповедался – вновь весьма опрометчиво! – смахивающему на тысячелетний чинар седому провидцу-мулле, одним отчаянным махом выложив правоверному мусульманину историю о невыносимом крике гнездящегося внутри демона и не менее страстно пожаловавшись на равнодушие Неба, Бога – кого угодно! – равнодушие, из-за которого он незаслуженно, несправедливо страдает…

LXII

Престарелый даос был более снисходителен к посетителю, из последних сил докарабкавшемуся до затворнической хижины (склон почти неприступной горы), но ответил крайне запутанно:

– Всякий, даже самый истошный, вопль лучше замкнутых уст, ибо (не будешь ведь отрицать!) молчание есть первый знак наступившего небытия… Кроме того, позволь мне заметить, напрасно ты проклинаешь Небо за ниспосланное испытание. Конечно, можно сетовать на какую-то там несправедливость, но запомни: если подобным образом гневаются небеса, значит – не все потеряно. Определенно, им ты еще нужен, и они обращают внимание на тебя, как на глупенькое дитя. А дитя, как известно, вразумляют даже с помощью палки и розог. Сын мой, бойся не гнева Неба – бойся часа, когда исчерпается его родительский пыл и оно навсегда замолчит. Тишина необъятных небес – вот где истинное проклятие!

– Значит, если облака надо мною изрыгают громы и молнии, готовы меня затопить, растерзать своим градом или зашвырнуть ураганом за горизонт, то они непременно любят? – издевательски спрашивал N у несомненного сумасшедшего.

– Получается, именно так! Слушай небо, сынок! Слушай небо!

LXIII

N бежал от подобных умствований. Впрочем, с таким же успехом он искал спасения у неспешных тибетских лам. Синтоизм был бесполезен. Каббала не помогла. И вот, словно серые духи, принялись, возникая неизвестно откуда, один за другим топтать порог его оказавшегося в запустении дома экстравагантные колдуны. Цепляясь за эту соломинку, N послушно пил спирт с измельченными в нем позвонками бенгальского тигра, виски с растворенными семенниками изюбря, а также особый настой новозеландской валерианы, одна капля которой делала неисправимым алкоголиком любого кота. Несмотря на конфуз с валерианой, изюбрем, а также с невероятными трудностями доставленной из Ботсваны мочой слона-альбиноса, целители не унимались, передавая пациента друг другу, словно эстафетную палочку. Благословляемый ими N неустанно с тех пор мотался в Непал и Конго, целиком погрузившись уже в океан колдовства: там, как и в медицине, то и дело попадались шарлатаны и дураки, разница была только в том, что все эти вуду и брухо прекрасно знали, о каком постояльце в его организме идет речь и с кем им, представителям тьмы, приходится не на жизнь, а на смерть бороться. Так что и белые знахари в цивильных костюмах, и перемазанные обрядовой краской конголезские негры, помогая себе заклинаниями, пытались вывести душу, словно поселившегося в N солитера. Они применяли всевозможные средства, включая рвотное, которое их клиент послушно, без всякой пользы, лишь вконец истощая себя, глотал. Душа в нем, слабея на время от очередного заговора и кожесдирающей мази, вновь затем поднимала крик, и вновь за прорицательницами становились в очередь ведьмы, за ведьмами – ведьмаки, за ведьмаками – прокуренные с головы до пяток индейцы.

Мадагаскарский кудесник чуть было ее не выманил при помощи дудки и сплетенных из конского волоса хитроумных силков. Привязав обмякшего N к узловатому огненному дереву в самом тигле тропической чащи, вставив в безвольный рот его тростниковую трубку, длиной напоминающую трембиту, и приладив с другой стороны ловушку, в тусклом отсвете дымного костерка Пан настолько тошнотворно засвиристел на нехитром своем инструменте, выдувая поистине адову музыку, что действительно псюхэ в N заметалась. Дело было теперь за малым – не сжать инстинктивно зубы и дать ей, затрепетавшей, возможность из тела выскользнуть. Однако в самый последний момент, когда, одурманенная визгом дудки, вполне ощутимым комком душа подкатилась к горлу, радуя паникой воинственного кудесника, приготовившегося на том конце тростниковой западни опутать ее волосяной паутиной, N не выдержал: он задохнулся, закрыл единственный путь невольно стиснутыми челюстями – операция провалилась.