Кокон Кастанеды

Настена, проигнорировав его слова, уселась рядом по-турецки, расстелила на земле газету и принялась выкладывать на нее еду из пакета – аккуратно, обстоятельно: буханку черного хлеба, два сырка «Дружба», колечко «Краковской», шоколадку «Аленушка», пучок зеленого лука. Лук Настя, забрав у него минералку, сполоснула, стряхнула с зелени воду. Смешно было за этим наблюдать, смешно было смотреть на ее испачканную рожицу, грязные ладошки и пучок мытого лука в ее руках. На Колю Настя старалась не смотреть. Разложила все, оценила сервировку, чуть склонив голову набок, и вздохнула, удовлетворенно и кокетливо, по-девичьи.

– Ешьте, тетя Элета, – дала она указание, взяла сырок, развернула, откусила маленький кусочек.

Коля немного обиделся, что Настя купила совсем не то, о чем он ее просил, но послушно отломил кусок колбасы, сунул в рот и принялся вяло и меланхолично его жевать. Час назад он думал, что может съесть целого слона, но сейчас от вида еды его мутило. Перетерпел, видно. Настя тоже ела без аппетита… первые пять минут. Истину глаголет пословица, что аппетит приходит во время еды. Когда они закончили трапезничать, на газете остались лишь крошки от батона и фольга от шоколадки.

Дышать было тяжело, Настя, держась за живот, повалилась на траву. Коля последовал ее примеру. Некоторое время они лежали молча, глядя на небо, усыпанное звездами.

– Энергия звезд на ваших губах, – облизал жирные губы Коля и икнул. – Ты слышала – я не монахиня, – лениво напомнил он.

Настя тоже икнула, села, зашуршала пакетом.

– Я вам бритву купила. Негоже монашкам ходить с усами и бородой, – тихо сказала она и положила ему на грудь упаковку с одноразовыми лезвиями. – Не стесняйтесь, у моей мамки тоже усы росли. Что поделаешь, наличие большого количества мужского гормона андрогена в организме – трагедия для женщины. Это она в газете прочитала.

– Спасибо, Настя, – с улыбкой поблагодарил Николай Владимирович и понял, что отвязаться от Настены никак не получится, как бы сильно он этого ни хотел. Да, собственно, не очень-то и хотелось. – Зябко что-то совсем. Сейчас приведу себя в порядок, и продолжим путь.

– Можно поглядеть? – хитро сощурилась Настя.

– На что? – удивился Николай.

– Как вы бреетесь, никогда не видала, как бреются монахини.

– Ну, гляди, – рассмеялся Чуйков и попытался всухую удалить щетину с щек.

Настя весело хихикала, наблюдая за мучениями Николая, до тех пор пока он случайно не порезался. Настена увидела кровь, личико ее сразу стало несчастным, а в глазах застыл ужас.

– Насть, ты что, а? Все нормально, мне не больно совсем. Ерунда это все.

Настя молча отвернулась и заплакала. Коля поморщился: ясно стало, почему Настена плачет, и сердце в груди заныло, словно наждаком по нему прошлись.

– Наверно, ей шибко больно было, – захлебываясь слезами, прошептала Настя. – Перед тем как она…

От этих жутких детских предположений, от осознания того, что подобная мысль пришла ей в голову, застыла кровь в венах. Надо было что-то сказать, но он не мог, не мог говорить, не знал, чем ее утешить, – слова не в силах был подобрать. Сидел и смотрел на ее худенькие вздрагивающие плечики в вязаной кофточке, как дурак, а Настя все плакала и плакала. Слова утешения в голову так и не пришли.

– Ты хоть на газету сядь, Насть, – решил он ее отвлечь. – Девочкам нельзя на земле подолгу. Детей после не будет.

– Почему? – обернулась Настя. Личико ее совсем опухло от слез, глаза заплыли, на воспаленных щеках растеклись грязные узоры.

– Что – почему? – смутился Коля, поднял газету, обмахнулся ей, как веером, положил на колени.

– Девочкам почему-то нельзя. А дядям почему-то можно! У дядей что, какие-то другие детородные органы, которые нельзя застудить? – полюбопытствовала Настена.

– У дядей нет детородных органов! – крякнул Николай Владимирович, схватил газету и резко поднялся. – Вставай, пошли, – протянул он ей руку.

– Все у дядей есть, только по-другому называется. Куда мы будем двигаться? – Настена поднялась сама, проигнорировав его руку. Обиделась, видно, что он на животрепещущий вопрос не ответил.

– Не знаю, – пожал плечами Коля. – Если бы я знал, куда ехал, когда из поезда вывалился, – было бы проще. Давно ты догадалась, что я не монахиня?

– В Москву, видать, вы ехали. Я вас со стороны путев в том направлении обнаружила, – подсказала Настя, в очередной раз проигнорировав его слова.

– Уже что-то! – улыбнулся Чуйков. – А далеко до Москвы?

– Далековато, пешком все пятки стопчем, – сообщила Настена. – А ежели на попутках, то часов за пять доберемся. На поезде тоже можно, здесь станция недалеко, только сомневаюся я шибко, что вам, тятя Элета, на этом виде транспорта в ближайшее время захочется передвигаться, – подмигнула ему Настя и взяла Колю за руку. – Ни об чем я не догадалась, даже когда ваши волосатые ноги увидела в мужских ботинках. В газете об этом написано. Там ваш портрет напечатан. Но можно я буду вас монахиней считать? Мне так спокойней.

– В какой газете, Настя?! – заорал Николай.

– Тихо вы, не шибко орите. Вас милиция ищет. А в газете знамо какой – той, что у вас в руках.