Коктейль из развесистой клюквы

Отгоняя несвоевременное воспоминание, я потрясла головой, как делают пловцы, вытряхивая из ушей воду.

— Сливаешь излишки мыслей? — раздался рядом со мной заинтересованный голос Ирки.

Я повернула голову и затуманенным взглядом посмотрела на подругу, стоящую в дверях редакторской. Через секунду мои глаза выкатились из орбит, и я воскликнула:

— Ирка, это ты?!

— Нет, Мао Цзэдун! — хохотнула подруга, одергивая на себе новенький, еще не виданный мной костюмчик.

В покрое длинной прямой юбки и приталенного жакета из красного атласа действительно угадывались какие-то восточные мотивы: воротничок-стойка, несимметричная застежка и что-то еще — я не вникла. Смутное сходство не то с китайским, не то с японским национальным костюмом увеличивала экзотическая прическа: высокий узел волос, пронзенный заколками-палочками. Все вместе смотрелось сногшибательно, причем эффект усиливали Иркины природные данные: рост — сто семьдесят сантиметров и вес — ровно центнер. Числового выражения объема бедер и груди подруги я не знаю, но детский гимнастический обруч она натягивает на себя с трудом.

— Ну, как, похожа я на мадам Баттерфляй? — нескромно напрашиваясь на комплимент, Ирка покружилась в коридоре.

— Вау! — сглотнув, с трудом выдавила я.

С головы до ног обтянутая блестящей красной тканью, с серебристыми палочками, торчащими из копны огненно-рыжих волос, Ирка была невероятно похожа на огромный новехонький огнетушитель!

— То-то же! — довольным тоном сказала подруга, решив, что я онемела от восхищения.

Она глянула через плечо на коридор, по которому в данный момент, к ее сожалению, не сновали наши телевизионные юноши, сокрушенно вздохнула, проверив на крепость атласную ткань и жемчужные пуговки, и совсем другим, немного сварливым тоном сказала мне:

— Давай, собирайся! Твои уже сидят у меня в машине. Чтобы не крутиться по городу, я сначала забрала Коляна и Масяньку, а уж потом мы приехали за тобой. Ну же, шевелись!

Я послушно зашевелилась, покидала в сумку разбросанное по столу свое мелкое барахло и побрела к выходу.

— Бледная немочь, — добродушно обругала меня подруга, отступая, чтобы пропустить меня в коридор.

— Смотря с кем сравнивать, — пробормотала я.

Мы спустились во двор к машине. Я заглянула в салон и удивленно спросила:

— А где же мои Коляны?

Ирка поднялась на цыпочки, приставила ладонь козырьком ко лбу и ткнула пальцем в проулок:

— Во-он там, у памятника!

Вообще-то валун, у которого топтались мои родные и близкие, на высокое звание памятника не претендовал. То был своеобразный гранитный протокол о намерениях властей, обещавших когда-нибудь поставить на сем месте настоящий памятник Первой Учительнице. Обещание, высеченное на камне, было дано лет двадцать назад. Те начальники давно ушли на покой, а их Первая Учительница вполне могла уйти еще дальше и получить свой памятник уже совсем в другом месте, очень тихом и мирном…

Я приблизилась к мужу и сыну. Колян и Мася не заметили моего появления, и я с интересом прислушалась к их разговору. Ребенок тыкал пальчиком в высеченную на камне букву и настойчиво спрашивал:

— А это?

— Это мягкий знак, — голос мужа был безмерно усталым.

— А это? — повторил малыш.

— Мягкий знак.

— А это?

— Мягкий знак, чтоб его!

Я тихо хихикнула. Любознательный ребенок явно хотел, чтобы папочка озвучил буковку, а Колян, понятное дело, не знал, как произнести мягкий знак. Похожую ситуацию я пережила только вчера, когда Масянька требовал, чтобы я озвучила кавычки. Я очень старалась, но довести до понимания ребенка, что кавычки — не буква, а знак препинания, так и не сумела, зато в процессе затянувшихся объяснений потеряла голос и саму способность говорить по-человечески. От сознания собственного педагогического бессилия я уже готова была плакать, но тут мне на помощь пришел Колян.

— Кавычки — это вот что такое, смотри сюда! — объявил он Масе.

Ребенок послушно посмотрел на папу, после чего Колян резко сжал кулаки, эффектно выбросил из каждого по паре пальцев, разведенных буквой V, и этими растопырочками шумно поскреб воздух по обе стороны от своей головы:

— Шкря, шкря! Кавычки!

— Крявытьки! — повторил Масянька, придя в полный восторг от папиной пантомимы.

Смысла в ней, на мой взгляд дипломированного филолога, было мало, но детский вопрос «А что это?» к кавычкам больше не применялся.

Теперь мне было интересно, как мой изобретательный муж разрешит тупиковую ситуацию с мягким знаком. К сожалению, шоу не состоялось: Мася меня заметил и, забыв о буквах, ринулся ко мне с криком: «Мамотька, конкетку!», походя оттоптав ногу папе.