Коктейль «Россия»

Из того предпушкинского времени – в советское: «У моей России вывороченные негритянские губы, синие ногти и курчавые волосы – и от этой России меня отлучить нельзя… В ней, в моей России, намешаны тысячи кровей, тысячи страстей… Меня – русского поэта – „пятым пунктом“ отлучить от этой России нельзя!..» (Александр Галич. «Генеральная репетиция»).

Может быть, Пушкин потому стал Пушкиным, что его далекие предки пришли в Россию, а не жили здесь, на российских просторах, испокон веков, где, как заметил историк Сергей Соловьев, «печальная, суровая, однообразная природа не могла живительно действовать на дух человека, развивать в нем чувство красоты, стремление к украшению жизни, поднимать его выше ежедневного, будничного однообразия, приводить в праздничное состояние, столь необходимое для восстановления сил…».

Это так называемый географический фактор, влияющий на характер и темперамент человека. Французский мыслитель Шарль Луи Монтескье утверждал, что характер народов меняется в зависимости от широты, на которой они живут, и от размеров занимаемой территории.

Это уж точно. Одно дело люксембуржец, живущий на крохотном участке Европы, величиной с носовой платок. И совсем иное – русский человек. Николай Бердяев отмечал, что «в душе русского народа остался сильный природный элемент, связанный с необъятностью русской земли, с безграничностью русской равнины».

«Мы – северные люди, – писал Василий Розанов. – У нас ни пальм, ни баобабов. Сосенки, березки…»

И он же: «По обстоятельствам климата и истории у нас есть один „гражданский мотив“: служи. Не до цветочков».

Этот диагноз российской действительности Василий Розанов поставил в 1913 году.

Итак, Россия – это бесконечные равнины, однообразные леса, так и тянет к лени и запою («Тебе скучно в Петербурге, а мне в деревне…» – писал Пушкин Рылееву в конце апреля 1825 года). А откуда пришли далекие предки Пушкина? Из страны жаркой, экзотической, буйной, своенравной. И передали своим потомкам по генному коду свой бунтующий африканский темперамент; кому досталась порция поменьше, кому – побольше, а Александру Пушкину – аж с лихвой!

«Нервы его ходили всегда как на шарнирах», – давала характеристику Пушкину его родная сестра.

«Я числюсь по России», – гордо говорил поэт. Возможно, это придуманная кем-то фраза из анекдотов о Пушкине, но она точна, она выражает пушкинскую суть.

Однажды Александр I, обходя лицейские классы, спросил: «Кто здесь первый?» Пушкин ответил: «Здесь нет, Ваше Императорское Величество, первых. Все – вторые».

Пушкин в жизни был противоречив и многозначен. Он и монархист, он и тираноборец, друг декабристов и верноподданный царя. Сочувствуя карбонариям-революционерам, в то же время он был на стороне либерального государственничества, или, как бы сказали сегодня, просвещенного либерализма. Пушкин – прежде всего законопослушник (бунтарь он только в стихах). Василию Жуковскому он писал из Михайловского 7 марта 1826 года: «… Каков бы ни был мой образ мыслей политический или религиозный, я храню его про самого себя и не намерен безумно противоречить общепринятому порядку и необходимости».

Хотя поэту многое не нравилось и со многим он не мог мириться. «Душа моя, меня тошнит с досады – на что ни взгляну, все такая гадость, такая подлость, такая глупость – долго ли этому быть?..» (из письма к Льву Пушкину, Одесса, январь 1824 г.).

Еще раньше князю Вяземскому, Кишинев, конец 1822 года: «Я барахтаюсь в грязи молдавской; черт знает, когда выкарабкаюсь. Ты барахтайся в грязи отечественной и думай: Отечества и грязь сладка нам и приятна.

А. П.».

И наконец, хрестоматийно известный взрыд Александра Сергеевича: «Черт догадал меня родиться в России с душой и талантом! Весело, нечего сказать».

Помимо множества проблем, поэта угнетало его материальное положение: «Словом, мне нужны деньги, или удавиться…» (Льву Пушкину, 28 июля 1825 г.). «Деньги, деньги: вот главное…» (П. Плетневу, 13 января 1830 г.).

Литература не приносила дохода: «Что мой „Руслан“? Не продается?..», «„Цыгане“ мои не продаются вовсе» и т. д. А Николай I при встрече с поэтом говорил ему: «…Служи родине мыслью, словом и пером. Пиши для современников и для потомства. Пиши со всей полнотой вдохновения и с совершенной свободой, ибо цензором твоим буду я!»

О загадке Пушкина как великого национального поэта говорит Фазиль Искандер: «Тяжелая глыба империи – и легкий, подвижный Пушкин. Тупость огромного бюрократического аппарата – и ненатужная мудрость Пушкина. Бедность умственной жизни – и пушкинский гейзер оригинальной мысли. Народ все почесывается да почесывается – а Пушкин действует, действует. Холодный пасмурный климат – а у Пушкина очаровательная средиземноморская теплота в описании зимы…»

«Я убежден, – писал Петр Чаадаев Пушкину весною 1829 года, – что Вы можете принести бесконечное благо этой бедной, сбившейся с пути России. Не измените своему предназначению, друг мой…»

Пушкин не изменил. Пушкин оказался даже более патриотом, чем Чаадаев. В неотправленном письме Чаадаеву (19 октября 1836 г.) Пушкин писал: