Кола

Шешелов не раз ходил после на это место. Но то ли солнце не так стояло, то ли вода не на нужном уровне, – виденье больше не повторялось.

Об увиденном Шешелов рассказал Дарье. И она поведала ему:

– В досельные времена жил большой колдун в Коле. И, как все коляне, он был помор и промышлял морским зверем и рыбой. И, хотя был он душой мягкий, а нравом тихий, боялись его пуще смерти, имел он от небес великий дар: карать злых людей.

Тогда город Кола богато жил. В заливе много торговых и промысловых судов теснилось. Крепостные стены высокие, выше нонешних, в залив гляделись. А за крепостью город шумел веселый.

От зависти к такой жизни Колы приходили ее воевать враги. Коляне прятались в крепость, готовились к отражению, а колдун один выходил к врагам и просил их вернуться в свои земли с миром.

Кто внимал ему – жив-здоров уходил восвояси. Тех же, кто не смирялся и хотел воевать, колдун на месте обращал в каменья. И те каменья скатывались потом в залив.

Так долго недруги приходили, и так колдун поступал с ними.

Беззаботно и счастливо жили в тот век коляне. Тьмой камней-валунов смирно лежали враги под городом. А в отлив их за крепостью много на отмелях было видно.

Однако кольский колдун не просто добрым был, а и с разумом. Колдовство он хитро свое устроил. Чьи души врагов очистились от злых помыслов и, раскаянные, промылись морской и речной водой залива, могли в солнечный вешний день цвести невиданным, сказочным ледяным цветком.

И каждый солнечный день, на евдокею, обходил колдун по заливу камни, говорил с ними и многих отпускал домой с миром.

Но как ни долго жил великий колдун, а и он состарился да и помер. Валуны же, того не ведая, цветут ледяным цветком в солнечный день на евдокею, просят освободить их души из плена камня.

Февраль вьюжным выдался. Снег сыпал и сыпал. В приморозь мелкий, сухой, колючий, а чуть покротеет к оттепели – хлопьями валит мокрыми. А то ветер вдруг налетит, взбудоражит сугробы, вскружит их, рыхлые, до самого наста и гоняет темными вихрями, воет чертом. Полярная ночь кончилась, а света еще не видели. Окна позалепило, тепло выдувало скоро. Дарья не могла натопиться.

А дня за три до евдокеи разведрилось. Тучи порасползлись, утих ветер. Месяц-новичок в ясную ночь родился. Поутру белесое с голубым открылось небо и пришло солнце. Откуда-то взялись ожившие воробьи, зачирикали, зарезвились. Воронье закаркало в городе. Собаки кучились в своры, бегали, заливались пустым лаем. Вдруг прежде срока запахло весной.

– На евдокею погоже – все лето будет пригоже, – сказала Дарья. – Теплое и сухое должно быть лето.

Не беда, что приметы Дарьи иной раз не совпадали. В теплое и сухое лето поверилось.

Шешелов два дня подолгу сидел на крыльце ратуши, грелся на солнце, курил. На третий надумал вдруг, зарядил ружье, взял с собой лыжи, пошел за Колу-реку в вараки.

Вернулся домой к обеду. У черного хода обмел лыжи и пошел к Дарье на кухню.

– Эко, батюшко, солнцем-то как напекло тебя, – сказала она довольно. – Аж потемнел лицом.

Шешелов в кутний угол поставил ружье, снял полушубок, стянул пимы. Откинувшись, посидел на лавке. В глазах еще рябило от искристого снега. Кухня казалась темной. Было тепло, сухо. Наверх идти не хотелось. Сказал устало:

– Ты покорми меня тут, Дарья.

– Проголодался на воздухе?

– Страх как.

Дарья носки сухие ему принесла, обутки, пимы прибрала. Она любила, когда он ел у нее на кухне.

– Мой руки, батюшко, – чугунок достала из печи, уху налила, отерла о фартук ложку. – Кушай. Хорошо на вараках-то?

– Хорошо-о, – с улыбкою протянул Шешелов.

За Колой-рекой он залез на вараку, отер пот, закурил. Внизу Кола как на ладони. У причалов лед еще крепкий, а поморы уже усыпали берег, латали, чистили и смолили свои суда. Горели костры. Веселые голоса и смех ему слышны были даже здесь, на вараке. Поморы, как перелетные птицы, шумно и радостно сборы ведут на Мурман. А там целое лето тоскуют по своей Коле. Осенью с радостью возвращаются в Колу, а зиму опять тоскуют по Мурману – морскому берегу.

Шешелов долго сидел на вараке и не чувствовал к смеху зависти. Он вечером пойдет в гости, будет пить чай с Герасимовым, рассуждать, спорить, смеяться. Почти два месяца он к ним ходит. Стал хорошо есть, спать. Давно так отменно себя не чувствовал. Дарья радуется, на него глядя: «Вот как ладно».

Глядя вниз на Колу, Шешелов думал, что вечером стоит посоветоваться. Денег в городской казне мало, а мост через Колу-реку требует большой починки. Да и по городу есть работы. Сойдет снег, мостки по улицам чинить надо. Лес где-то брать, нанимать плотников.

– Подлить ушицы-то? – спросила Дарья.

Шешелову казалось – в жизни вкуснее ухи не ел.

– Подлей, – протянул миску и, посмеиваясь, сказал: – А камни цветут по заливу.

– Как же им не цвести? – словоохотливо отозвалась Дарья. – И они по родной стороне тоскуют. Евдокея пригрела – весна пришла. – Она таким голосом говорила, словно речь о живых шла.

– И ты думаешь, в каждом камне живая душа сидит?

– Поди-ко, сидит.

С Дарьей хотелось поговорить. Тая улыбку, сказал:

– Если его расколоть, там опять камень. А где же тогда душа?