Кола

– Еще! – Сулль кричал шепотом, из нутра.

И, как в кузне у Афанасия, на качалке, не столько тяжестью молота, сколько силою рук, Андрей ударил кротилкой в обшарпанный плоский нос. Что-то хрустнуло под ударом, подалось и осело, мягкое.

– Ляп!

Афанасий, багровый и торопливый, свесился к самой воде, заводил на хвост петлю. Сулль через силу натягивал цепь лебедкой, борт сильно кренился, но акула уже продвигалась на лежбище.

Афанасий изо всех сил тянул держак ляпа.

– Помоги!

Андрей тоже вцепился, тянул. Акула медленно заполняла лежбище. Пасть с цепью разинута окровавленная.

Зубы, словно не помещаясь в ней, выходили наружу и, мелкие, росли по акуле дальше к хвосту загнутые, острые, как конец шила.

– Руби! Скоро!

Афанасий схватил секач, но замешкался, опустил его, глянул на Сулля:

– Цепь же там. Секач попорчу...

Сулль в ярости чуть не прыгнул к нему, но их разделяло лежбище. Взмахнул кулаком:

– Руби-и-и!

Афанасий ударил. Топор вязко вошел в тушу у пасти и чвякнул где-то внутри о цепь. Туша дернулась. Андрей держал ляпом натужно, но хвост отбросил его к Смолькову легко, без усилий. Афанасий шустро ударил еще, не от пасти, а от затылка, и развернул секачом голову в сторону. По настилу хлынула кровь.

– Клони! – Сулль навалился на борт.

Андрей с Афанасием налегли тоже, креня его, и все замерли полулежа. Андрей на хвост акулий поглядывал искоса. Но все было тихо. И Андрей вдруг услышал звуки, словно к нему слух вернулся: ровно и тяжело дышал Сулль, порывисто Афанасий. Побулькивая, в море стекала кровь с лежбища, накрапывал неизвестно когда начавшийся дождь.

 – А ведь, кажись, одолели мы, Сулль Иваныч, – с придыхом сказал Афанасий.

Сулль поднялся от борта, потрогал рукой шершавую, словно жернов отколотый, тушу:

— Большой акула...

– Сажени в три с лихвой будет, – определил Афанасий. – С почином тебя, Сулль Иваныч!

Сулль положил обе руки на тушу, оглядывал всю ее, засмеялся:

— Да, да. С почином! – И поднял смеющиеся глаза. – Всех с почином!

Афанасий развел руками:

— А мы, коль не так что делали, – извиняй.

– Ни-че-го! – Сулль был щедр. – Все есть очень хорошо.

– Сулль Иваныч! – подал голос Смольков. – Не понял я: зачем кровь в воду спускали? – Он стоял у кормы одиноко. За кутерьмою ловли о нем позабыли как-то, и он, вероятно, хотел о себе напомнить.

Сулль от туши не оглянулся.

– Для запах. Будут еще акулы. Скоро будут!

– Еще?

– Да, да. Еще! – Сулль смеялся странно как-то.

И Андрей не понял: или Сулль действительно рад был – будут еще акулы, или ему в удовольствие было Смолькову сказать об этом.

43

Домой возвращались в сумерки. День по времени еще не угас, но тучи спустились к самому морю, шли низко, отяжеленные, наглухо закрывали небо. Ветер стал беспокойным.

Смольков на руле управлялся с парусом, остальные спешно работали: Сулль подгонял.

Втроем акулу взваливали на лежбище: Афанасий ей плавники отрубал, Андрей клал их в сторону, Сулль вдоль хребта надрез делал. И, отсекая мясо, они натужно сдирали шкуру: острый нож быстро тупится, не режет, рвет только, и Сулль тут же о шкуру поправляет лезвие. Андрею такое в невидаль.

А снег – не зимний, пушистый, крупа с дождем – навалится вдруг порывом, метет, нахлестывая, колючий и злой, закрывает пеленой дали: не видать свету белого.

– Поспешать! Поспешать! – подгоняет всех Сулль.

Голова акулья кладется в сторону, возле шкуры, Сулль вспарывает ножом брюхо туши, возится в нем, достает темно-серую печень, огромную, сваливает ее в подставленную Андреем бочку. Шняку качает сильно, Сулль ножом неверный надрез сделал, и из брюха вдруг прорвалась, потекла на лежбище жидкая каша акульего жора. Дыхнуло густым, застоявшимся смрадом, повело челюсти, вызывая рвоту.

Афанасий, торопясь, сгребал метлой жор за борт, воротил от него нос.

– Ну и вонищу в себе таскает. Как нужник проглотила.

А Сулль будто не видит, вдоль туши ножом пластает, вынимает хребет, обрезает вокруг него мясо. Акула – громадина, а костей совсем нет.

– Помогай! – торопит Сулль.

Втроем они сталкивают остатки в море. Вода за бортом рядом: руку лишь протяни – коснешься. С грузом шняка осела и теперь с волны на волну тяжело вздымается.

Афанасий, как тушу столкнули, руки отер, почесал затылок.

– Запас-то у шняки того... маловат.

Голос и поза Афанасия виноватые, азарта былого и след простыл.

На лове разгоряченно работали. Бросали крюк в воду, и акулы, ударом наперерез, немедля заглатывали наживку; взбесясь, метались потом, как на привязи, не в силах с нее сорваться. Лебедкой их подводили к борту, разъяренных, приканчивали кротилкой.

Работали истово, молча, словно бы мстя за былой Страх и оторопь.

Когда шняка заполнилась тушами, Сулль сказал:

– Будем ходить домой. – Голос его с хрипотцой, усталый.

Афанасий, разгоряченный:

– Обожди! Половим еще!

– Нет, – Сулль сматывает веревку на барабан, не соглашается. – Погода скоро будет плохой...

Акулы, как стая собак голодных, кружили невдалеке. Их не видно, но вода кое-где взрезалась от плавников: немало их там ходило. Еще бы добыть! Соблазн вправду велик был.