Кола

Начинался отлив. Вода спадала заметно для глаз, отступала с каждым накатом волны. Шняка была теперь на сухом. Может, взять с собой харч, теперь же, не мешкая, да бегом принести парус и, пока еще можно вдвоем, столкнуть шняку на воду? И больше не надо будет Сулля видеть и Афанасия.

Андрей развернул за плечо Смолькова.

– Слушай, давай уйдем. Счас прямо. Я харч принесу, ты парус. Дойдем – хорошо, не дойдем – бог с ним, и на лове можно утопнуть.

У Смолькова глаза удивленные.

– Не-еет, – возразил он жестко. – Я слишком долго жду этого, чтобы вот так, наобум. – И скривил губы в ухмылке. – Как говорил Сулль, удача нужна нам верная...

48

Утром Андрей проснулся – в памяти весь вчерашний день: Афанасий, акула, разговор со Смольковым, Сулль. Худо сложилось все. От разговора смольковского на душе груз камнем. Сулль с Афанасием будто про все догадываются, молчат. За ужином словом не перекинулись. Сулль сидел пасмурный, зажал в зубах трубку. Афанасий слова не говорил, вздыхал только. Вечор, пока парили ему спину и натирали, Андрей заметил: необычно смотрел на него Афанасий, вглядывался. Ох, чем-то все кончится?

В избе холодать стало. В окно пробивался сумрачный свет. По-летнему бы время уже к обеду, а Сулль их не поднимает, хотя, Андрей чувствует, все не спят. Работы, значит, не будет нынче. Еду варить черед Афанасия, а тому, видно, не до этого.

Андрей встал, принялся растапливать печь. Сухие лучины сразу занялись огнем, блики метались по стенам. Афанасий кряхтя слез с полатей, пошел во двор. Лицо хмурое. На взгляд Андрея махнул рукой:

– Кажись, полегчало.

Пошел твердо, а в шаге легкости не было.

Поднялся и Сулль, вышел следом. Смольков привстал на полатях, оглядываясь на дверь, зашептал:

— Андрюха, ты последи за ними. Что они вдвоих-то пошли.

Он хотел еще что-то сказать, не успел: Сулль вернулся, принес из сенцев анкерок с дешевым норвежским ромом, столешник холщовый. Похлебку велел варить с мясом.

За стол сели умытые, в чистых рубахах. Смольков спиною к печи, держался руками за поясницу, вздыхал, морщился. С анкерком на свежем столешнике застолье выглядело празднично, а молчание – как на поминках.

– Спина у меня болит и голова кружится, – Смольков говорил постанывая, – то ли понадсадился вчера, то ли погода сменится. – Ему никто не ответил. Сулль стоя разливал ром. Афанасий снимал с опояски нож.

Нож у Афанасия всем на зависть: рукоять из темной кости, в рисунках мелких, заполненных оловом, красивая и в руке ладная. Ножны тисненой кожи, бахрома цветная. На самом ноже крест старинный, медью вчеканенный. Ударит Афанасий лезвием по железу – зарубка, а на ноже и следа нет. Сулль любит бриться этим ножом, каждый раз хвалит его, торгует: за такой корову можно купить. Афанасий же ни в какую: нож семейный, наследственный.

Афанасий нож снял, положил на стол. Андрей перехватил встревоженный взгляд Смолькова: чего это он ножом балует? Сулль сел на лавку, умостился удобно, лицо приветливое, с улыбкой. Поднял кружку.

– Афанасий вчера пугался маленько. То забывать будем. Все хорошо кончился. Пьем твое здоровье.

Афанасию слова Сулля, видимо, не приглянулись: потупился в свою кружку, ответил скупо:

– Благодарствую.

Ели из одной миски, ложки сопровождали хлебным куском, чтобы не капало на столешник. Смольков рядом с Суллем, нет-нет да взгляд на Афанасия бросит, на нож его, сам спиною корытится.

– Даже ложкою доставать трудно. Замаяла поясница. К погоде, видать, Как ты, Сулль Иваныч, узнаешь безгодье?

– Как спина болит, так погода другой. – Со Смольковым Сулль без улыбки.

Афанасий от выпитого порозовел, ел много, с охотою: совсем уже не больной. Может, прав Сулль, не сильно ушибло его, спужался просто? Или на лов ходить надоело? Нет, он таиться не стал бы, сам сказал.

После второй кружки Афанасий рот степенно отер, отложил ложку в сторону.

– За вчерашнее всем поклон низкий. Может, впрямь и спужался, может, нет, а на товариществе – спасибо. Так вот. У тебя же, Андрей, прощенья прошу: прости меня, христа ради, сними грех, затаил я его давно, в кабаке еще. Ты тогда не руку мне согнул, душу помял. – Афанасий перевел дух, будто тяжесть снимал великую. —

И держал я зло, железо недогревал с умыслом, мучил тебя. Да ты уж знаешь. И хорошо, что ты не просил пощады, сдюжил. Этим мне приглянулся. Так вот. За вчерашнее тебе особый поклон.

Афанасий взял нож, отдалил от себя на миг, рассматривая, и двумя руками поднес Андрею:

– Это тебе, дарю.

Андрей на лавке аж отодвинулся, до того все неожиданным было:

– Будет тебе. Быльем поросло уж.

А Афанасий настойчиво:

– Не думай, что пьян я, не смей отказывать. Тверезый обдумал все.

У Сулля взгляд загорелся:

– От сердца нельзя не брать.

– Бери, бери, – обрадованно заерзал Смольков.

Афанасий упорно вкладывал нож в руки Андрея.

– И разделим с тобой мы хлеб-соль по обычаю нашему: выпьем да побратаемся. – Афанасий Андрея жмет за плечо, похлопывает, глаза его близко от глаз Андрея. – Брат ты будешь названый мне, а я тебе.

У Андрея от слов таких, от подарка всколыхнулось что-то в душе волной, запершило в горле, просясь к глазам.