Кола

Хотелось курить. Потянулся было к карману, вспомнил – не дома! – и отнял руку.

– Погодка выпала благодатная, – с опозданием сказал Герасимов. – Курите, Иван Алексеич, отец Иоанн не осудит, думаю. – И насмешливо на попа глянул.

Глаза благочинного округлились на Шешелова, на Игната Васильевича. Качнул головой лукаво:

– Экое диво – священнослужитель грех имел смолоду, пристрастие к табаку.

Шешелов привычно полез за трубкой, чуть сдерживая иронию, спросил:

– Вы что же, курили ранее?

Глаза благочинного сузились, сгустились смешком морщины. Потер их руками.

Был грех: и курил, и нюхал. – Отнял руки, лукаво глянул на Шешелова. – Да ведь где курил – в алтаре, за престолом. Дым выпускал в отдушину. А что нюхал, так... дьяк читает «Апостола», а я за обе ноздри.

– Отчего ж грешить бросили?

По благочинный иронии упорно не замечал.

– Дыханье от табаку худое, в груди сушит. И ломота в костях. Иной раз так закрутит.

– Разве от табаку?

– Способствует, – и глаза опять сузились, засмеялись.

Показалось, он видит и понимает: не ко времени явился, – но доволен, что встретил здесь Шешелова. «А зачем я ему?» И сказал, будто принял предложенный разговор, мягче:

– Я тоже ногами мучаюсь. Ломота к погоде одолевает.

Благочинный сочувственно вздел руками.

– Служба ваша сидячая. При ней гирьки о сорок фунтов лучше всяких настоев лечат. Ну, а коль совсем худо станет, водку мешайте с уксусом, ноги на ночь потрите. Чулки шерстяные, опять же, на ноги.

Шешелов прикурил, затянулся оголодало, выпустил кверху дым. «Что ж, – подумалось, – водкой с уксусом натереть ноги, гирьки приобрести. Ломота, может, и отойдет. А душе чем помочь от боли? Это ты тоже знаешь?» Но тут же себя урезонил: не следует благочинного задевать. Экий он цепкий.

Граня внесла самовар. От начищенных медных боков его шло тепло. Герасимов разливал заварку, благочинный стал колоть себе сахар.

– Я вприкуску люблю. Внакладку, знаете ли, вкус чая теряется. Аромат исчезает. – Говорил он теперь свободно, благожелательно, и это передавалось. Хотелось чаю. Шешелов тоже любил вприкуску. Он покурил еще, сунул трубку в карман, наколол себе мелко сахару. Чай был горячий, душистый, терпкий. Зажал за губами сахар, склонясь над чашкой, прихлебывал осторожно. Показалось, на душе спокойней сделалось. И сидеть поудобней стало. Сказал неожиданно для себя:

– Эстафету нынче привез лопарь. Генерал-губернатор предписал объявить... вице-адмирал черноморский, Нахимов некто, турецкий флот потопил и сжег при Синопе. И пашу пленил ихнего.

Благочинный переглянулся с Герасимовым и даже чашку на стол поставил:

– Так... Это где же такое место – Синоп?

Герасимов отстранился от чая и смотрел на Шешелова, словно силился уяснить, что еще ожидать следует. Благочинному он ответил:

– В Туретчине, стало быть. Будь у нас, по-иному реляцию бы составили: отражая нападение, дескать.

– Ну да, ну да, – закивал благочинный.

– И еще есть вести? – осторожно спросил Герасимов.

Шешелов не отстранялся от чашки.

– Есть. На Кавказе тоже турок побили крепко. Местечко там на турецкой земле имеется, Баш-Кадыклар – зовется... – И замолчал, думая: может, зря он рассказал все это? К чему они снова переглянулись?

Где-то сбоку, за благочинным, стучали на стене ходики. Раньше их и не слышал. Удивленно повел глазами по горнице: Герасимова увидел, благочинного, жесткий диван у стенки, занавески на окнах с вязаными подзорами, кровать с большою горой подушек.

– Победа оружия православного над басурманами – весть вроде добрая. Да только радоваться ли? – Тон благочинного был такой, будто к высказыванию иль спору звал.

Шешелов вопросительно поднял на него глаза.

– Франция и Британия не позволят безнаказанно побить турок, – пояснил благочинный.

– Почему так полагаете?

– Я в игре не участвую. Посему мне виднее со стороны. Думаю, не простятся победы эти.

Шешелов удивился: поп рассуждал так же, как и сам он.

– Что же вы, осуждаете наши победы?

– Осуждаю, – благочинный спокойно и веско произнес слово. – А вы им возрадовались?

Шешелов не хотел открывать свои мысли. Такой разговор проявлением неблагонадежности мог бы быть назван. А предписание по полицейской части, он знал, гласило: «Стараться секретным образом под рукою узнать все, что происходило и происходит относительно вредных суждений и самовольств...» Он поднял глаза и улыбнулся вдруг не обычной своей полуулыбкой, а широко, открыто, и сказал весело, с вызовом:

– Я на медные деньги учен, мне про это думать не полагается.

– Не людишки мелкие – черви земные. Так? – усмехнулся поп.

«Вызываешь на спор?» Шешелов словно впервые близко увидел его глаза. Смотрят вроде открыто, а раскованность им не свойственна. И решил в спор не лезть и усмешки не замечать. Сказал уклончиво, сухо:

— Как вам угодно будет. – И замкнулся.

– Полно ты, полно, – сказал Герасимов благочинному.