Кола

– Пожалуй, пойду я. – Он поклонился им и пошел.

– А я зайду вечерком к Игнату Васильичу.

Но благочинный не оглянулся. Да, конечно, не того и отец Иоанн ожидал из Архангельска. Ни пушек, ни солдат губерния не прислала. Но, может, еще пришлет? Шешелов смотрел, как благочинный свернул перед крепостью и широким шагом пошел за нижний посад, в слободку. Потом вспомнил о капитане: «А гостенек-то со строптивым характером». И мягко сказал:

– Прошу вас, распорядитесь: пусть обоз за нами идет в крепость. – На душе было горько. Радость от хорошего дня исчезла.

70

Андрей заложил руки за спину, развернул плечи, шел по середине улицы. Караульный дядя Максим едва поспевал сзади, просил:

— Иди без спеху, Андрей. Одышка меня берет...

Дядя Максим о себе рассказывал: в гвардии служил раньше, удалой был. И обличьем, и ростом вышел Максим Яркин. Однако не повезло. За ночную отлучку наказали его шпицрутенами через пятьсот человек. С тех пор и чахнет. Его во внутреннюю стражу перевели, а вскоре и в Колу услали по хворости. Теперь в инвалидной команде он доживает век в бедности. Здоровья нет, ружье тяжело носить.

Андрей сбавлял шаг, шел, жмурясь на солнце. Воздух совсем весенний. Снег на улицах потемнел и осел заметно. Дышалось легко. Андрей радовался и дню, и суду предстоящему, вглядывался в дома. Где-то в них сегодня могла быть Нюша.

– Чему улыбаешься? – осуждал Максим. – На суд идешь.

– А ничему, – улыбался Андрей. – День-то глянь какой!

– Что он, день? Дома снег с крыши не скинут, тает. А я боюсь уже лезть наверх. Ты, Андрей, на суду не дерзи. Головою пониже да поклонись. Суд ведь. Старики вас судить будут. Жизнь люди прожили.

– Нас, ты сказал? Кого это?

– Тебя да сопутника твоего. Помнишь, я про сход сказывал? А еще Афанасий Лоушкин напросился.

Три недели минуло, как большой колокол сполох бил. Караульный Максим не раз Андрею рассказывал про Смолькова и Афанасия, про сход, про то, что слухи сейгод упорные: ждут коляне врага.

Слушая про Смолькова и Афанасия, Андрей не верил, что Смольков мог взять жемчуг. Зачем? Их судьба одной веревочкой связала. Смольков один не пойдет к норвегам. Нельзя, конечно, сказать, что он не мог украсть. Мог! Но когда Андрей пострадал безвинно, Смольков уж краденое вернул бы.

Теперь на суд Андрей шел с надеждой: увидит Смолькова и сам с ним поговорит. Как ни ловок Смольков, а Андрей увидит. До суда поймет, как на самом деле.

– Далеко нам еще идти?

– Вон толпятся у избы. Видишь? Там.

Возле избы людно. Поморы, бабы, молодых много. С любопытством оглядываются на него. Им суд – развлечение. Голоса веселые, смех. Тут и Нюша быть может. Андрей сник, опустились плечи. И заметил: с поморами в стороне стоял Афанасий. А еще поодаль и тоже с двумя поморами был Смольков. Андрей сбавил шаг.

– Дядя Максим, ты меня к Афанасию или лучше к Смолькову веди.

– Не могу.

– Чего?

– Они сами при караулах. Говорить воспрещено вам.

С высокого крыльца какой-то колянин позвал громко, распорядительно:

– Веди сразу сюда, Максим! Ждет суд! – И еще помахал рукой. – И этих сюда ведите.

Афанасий вразвалочку подходил к крыльцу, улыбаясь.

– Здорово, Андрей-браток! – Голос громкий. – Ишь, сколько внимания нам перед девками.

– Молчи, Афанасий! – одернул сзади его караульный колянин.

– А ты не дергай меня, не дергай!

Андрей оглянулся: за Афанасием шел Смольков. Голова опущена, губы сжаты, смотрит из-под бровей.

– Запрет вам на разговоры, – говорили Афанасию сопровождающие. – Мы от обчества тут приставлены.

– От обчества! – передразнил Афанасий. – А я по своей воле. – И у крыльца опнулся, сунул руки в карманы, опять похохатывал: – А ну расступись, девки-бабы! Дайте добрым людям дорогу!

А девки и бабы игривые на крыльце.

– Арестантики-то какие ладные!

– Ох, бабоньки, сама бы таких украла!

– На ночку бы!

– Ага!

Андрей на крыльцо всходил – глаза боялся поднять. А колян вдруг кто-то толкнул всех с лестницы, и на них с Афанасием повалились со смехом, хохотом.

– Балуйте, вертихвостки! – осердился дядя Максим.

– Вот я вас, окаянных! – зашумел на крыльце колянин-распорядитель.

Изба забита народом плотно: сидят на лавках, стоят в проходе, грудятся у печи. Жарко. Огонь в лампаде перед иконами приседает от духоты. Под божницами в красном углу – суд. Скатерть белая на столе, крест, икона, свеча. Пятеро судей. Чинно сидят за столом старики, строго, Андрей сразу узнал Герасимова. Он тогда на причале встретил Кузьму Платоныча. И Андрею он выговаривал за ружье... Ничего, он не злой. Кузьму Платоныча бы сюда. Все увидели бы тогда, что Андрей невиновен.

Их поставили у стола, конвой сзади. У Афанасия лицо без улыбки. Андрей следом за ним помолился на образа, поклонился суду в пояс. Герасимов старшим, похоже, тут.

Поднялся, шелковый поясок оправил.

– Суд общества подозревает вас в краже. Мы нынче проведаем, кто повинен. Для того колдуна пригласили, Афимия. Он не такие хитрости открывал.

На лавке поодаль от суда лопарь. Старый уже. Капелюх скинул, гордо сидит. Взгляд неподвижный, а лицо строгое. Малица праздничная на нем, расшита цветным сукном.