Кола

А когда он увидел эти военные корабли французов и англичан, словно пасшиеся у Сосновца стадом, то решил не сворачивать. Будь что будет. Он идет торговать. Груз мирный, а море вокруг свое. И, не спуская с военных кораблей глаз, настороженный, ждал сигнала об остановке, как удара ножом при кабацкой драке. Четыре, пять, шесть – пересчитывал корабли. Почему шесть? Куда они седьмой дели? Черт знает, что могут они придумать! Нынче между собой в друзьях. А его повернут в Архангельск – и от хлеба в трюме одни убытки. Хоть в море его ссыпай. И смотрел безотрывно, смиряя даже свое дыхание, как корабли оставались справа уже по борту, молил в душе и заклинал их: «Не вздумайте только остановить, не вздумайте». А когда они уже за кормою были и все еще будто не замечали Кира, отодвигались к черте горизонта, а погони не выделяли, Кир понял, что он прошел. Расслабленно опустились плечи: один из всего Архангельска. В глазах матросов читал восхищение, радость. Они не меньше, чем он, сознавали риск. И по телу разлилась легкость, словно тяжкий груз сняли. Он правильно рассчитал. «Торговле нельзя хиреть. Частная собственность ни к чему врагам. Тут каждому свое строго. Кому война, а кому мать родна. У империи флот есть, армия. Пусть играют в эту дурацкую игру с ними. А наше дело торговое, воевать некогда».

...Лед на Белом море продержался нынче до конца мая. А по первой воде в Кемь пришли важные торговые вести: в Норвегии голод зимой случился, не было совсем хлеба, и теперь они запасаются даже впрок. В Архангельске перекупщики это знают, за ценой не стоят, рвут с руками суда под фрахт.

Кир на плаву успешно доделывал свою шхуну. Хотя постоянно не покидали мысли о Петербурге, возможность свезти хлеб в Норвегию он упустить не мог. Были на то причины.

На норвежских промыслах рыба в июне-июле идет дуром. Самый разгар лова. И готовить в сушеном виде для западных рынков ее просто не поспевают. Оттого и закон дает льготные две недели для иностранцев: свежую рыбу можно скупать на промыслах, минуя норвежских комиссионеров. И торговать в эти льготные две недели можно прямо с судна: продавать или что-то менять у промышленников на свежую рыбу.

Киру льготное это время было необходимо для похода в столицу, давало добрую половину прибыли. Мало что от продажи хлеба непосредственно на норвежских промыслах он оставлял барыши перекупщиков у себя в кармане, но там же не надо было платить за рыбу комиссионные и не надо заходить в порт, платить за пристань. А за приписку судна? Лоцманские, ластовые, за пресную воду, за бакены. Да мало ли всяких сборов, где таяли незаметно деньги! А Киру не траты, прибыль была нужна. Не только как независимость от отца, но и как доказательство ему, благочинному, всем другим, что торговля в столице выгодна, а компания из колян – не бред Кировой головы. Ведь в обратный рейс из столицы он может грузиться беспошлинной и дешевой солью. А это деньги.

Однако до льготных недель в Норвегии времени было еще достаточно. И Кир радовался возможности сходить туда с грузом хлеба: как нельзя кстати. Пугающие слухи в Кеми весной поутихли, а там он узнает все о войне подробно, сравнит с тем, что знают о ней в Архангельске. Сам все посмотрит. Глядишь – и время льготное подойдет. Но ждать его на промыслах не хотелось. И Кир соблазнился, пошел в Онегу за досками. Возвращался в Архангельск довольный, в нетерпении потирал руки. Теперь его путь в столицу.

Но в Архангельске как удар грома встретила весть: англо-французские корабли встали у острова Сосновец флотилией, семь кораблей при пушках, и грозят всем военною силой, без урону не пройти мимо.

Уже кто-то видел эти военные корабли, кого-то они вернули в Архангельск, кого-то забрали в плен. Слух о насилии полз. В Архангельск прибывали судохозяева, не из сопливых, а бывалые и смышленые бросали торговлю, промысел и, как по сговору меж собой, шхуны свои и лодьи ставили под охрану городских пушек.

В кабаках и улочках припортовых тесно от людей стало. Шум и говор только лишь о войне, блокаде. А торговля сразу остановилась. Цены падали на глазах. Урожай новый скоро должен прийти на рынок, а тут старый подевать некуда: нет сбыта.

Кир толкался меж людей, слушал, сопоставлял, сидел в кабаке, пил водку. Он чувствовал себя в мышеловке. Слухи пугали убытками, разорением. Кир, глядя на судохозяев, тоже решил переждать в Архангельске и клял себя, что пошел в Онегу: льготное время надо было бы ждать на промысле.

Потом постепенно стали одолевать сомнения: а все ли так страшно на самом деле? Сколько он ни искал, а пострадавших от врага сам еще не встречал. Упорно жили лишь одни слухи. Кир подробно отписал о них отцу в Колу. Рассказал, что ходил в Норвегию и в Онегу, но прибыль для лета невелика, а сам он покуда сидит в Архангельске, и если не слухи бы о вражеских кораблях, то он рискнул бы, пошел в Норвегию, а оттуда с рыбой можно пройти в столицу.