Колдовская любовь

— Что, не верите? Да я даже уши ему накрутила, видали, какие они у него красные? А вы что же, не могли меня предупредить, ведь видели, что я не понимаю ничего в его намерениях?

— Да будто бы! — процедила она все еще с обидой, но потом как-то быстро оттаяла и оживилась, похорошела даже.

Мы сговорились вместе погулять, и действительно погуляли, но потом я от нее поспешила отделаться, чтобы не слушать ее излияний. Она принялась рассказывать про свой роман с ненасытным Николаем Ивановичем, а оно мне надо? Вокруг было так свежо и красиво, так сказочно смотрелись деревья, покрытые пушистым инеем, зачем портить себе отдых?

После обеда спать я не стала, опять отправилась гулять. Дошла неспешно до деревни, повернула обратно, постояла у ворот, от этого места далеко было видно, вот я и стояла, наблюдая, как за дальним лесом садится солнце, кутаясь в сизо-лиловую дымку.

— Ага, вот и ты! Какая ты молодец, что много гуляешь, даже за такой короткий срок и то поздоровела, выглядишь лучше, и лицо округлилось немного, — приятно улыбаясь и показывая аппетитные ямочки на щеках, заговорила со мной Тамара Михайловна.

От нее пахло какими-то нежными духами, напомнившими мне запах ванили, но разве ваниль кладут в духи, это же не плюшки? Я улыбнулась, мне было приятно ее видеть. Шапка на ней сегодня была другая, белая и мохнатая, такой мех называется песец, это уж я знала, у мамки когда-то была похожая шапка, немного победнее разве только. Я сморщила весело нос, собираясь пошутить, мол, не пора ли ей открыть шапочный музей? Но осеклась, и улыбка сползла с моего лица. Незаметный за разговором, к нам подошел мужчина, взял у Тамары Михайловны сумку из рук, поцеловал в щеку и повернулся ко мне. Во мне все помертвело. Господи! Лучше бы я умерла давно или вообще не рождалась на свет! Передо мной стоял мой десять лет назад утерянный, погибший и тысячи раз оплаканный отец! Этого не может быть, так не бывает! Не бывает, но вот он стоит, смотрит на меня потерянным взглядом. Господи, на все воля твоя! Сделай так, чтобы это был не он, все остальное я вынесу, но только не это! У стоящего передо мной мужчины задрожала нижняя губа, она всегда у него дрожала, когда он сильно волновался. Я закрыла глаза, я не в силах была видеть его лицо.

— Это мой муж, — растерянно проговорила Тамара Михайловна, она никак не могла понять, что, собственно, происходит.

— Тося! — позвал пришелец из прошлого, позвал хрипло, неуверенно. Никто, кроме отца, не звал меня Тосей, только он, он один.

Глянув на его виноватое, растерянное лицо, я пискнула что-то и побежала в ворота, по аллейке, к розовому корпусу, виднеющемуся вдали. Скорее в палату, лечь в постель, накрыться одеялом, а сверху еще и подушкой, согреться и уснуть. А когда проснусь, то ничего этого не будет, я даже помнить ничего не буду. Будет зимнее, веселое солнце, длинные сосульки по краю крыши, синие тени на снегу от елок, запах подгоревшей пшенной каши из столовой. А через два дня домой, к бабушке. Какое же счастье увидеть бабушку, ее сухонькое личико, ее птичьи лапки-руки, услышать ее воркотню!

Он догнал меня на половине пути, прижал к себе, молчал, только дышал тяжело. Вот так же тяжело дышала у матери сильно заболевшая телочка. Мать всю ночь сидела с ней, а к утру она все равно сдохла, я плакала, мне лет двенадцать тогда было. Мать! Она встала у меня перед глазами окровавленная, обгоревшая, с пробитым черепом.

— Тось! Прости меня, прости! Я сотни раз собирался написать, но… это так тяжело, я…

— Ты совсем не терялся, это мы, глупые, так подумали: мать, бабушка, я. Бабушка первая сказала, что ты умер, погиб. «Если бы мой сын был жив, — говорила она, — он подал бы весточку, где бы ни был. Он любит меня и знает, что я его люблю больше жизни своей, значит, он умер». Вот как она сказала.

— Тось, подожди, Тось. Я это… не терялся, то есть я потерялся… В общем, я долго блуждал тогда по болоту, замерз, вымок и так обессилел, что потерял сознание. Меня нашли просто чудом, я сильно болел тогда, даже память на какое-то время потерял. Врачи думали, что я не выживу, это она меня выходила, Тамара. Если б не она… — Он все еще цеплялся за мои плечи.

Я сняла его руки, строго посмотрела ему в глаза.

— И как долго у тебя не было памяти? — устало спросила я.

Отчего-то, не знаю отчего, я очень устала, до дрожи в ногах, до сбоя затрудненного дыхания, и ничто уже меня не интересовало, ни этот человек, ни то, что с ним когда-то произошло, потому и спрашивала вяло, просто так спрашивала, из вежливости. Уж больно потерянный у него был вид, а у меня шевелилось внутри смутное ощущение, что я еще что-то должна этому чужому, незнакомому дядьке, но совсем уже немного, можно сказать, почти расплатилась с ним.

— Теперь уж и не вспомню точно, месяца два или три, но не в этом дело, Тось. Она, Тамара…

Я перебила его: