Колдовские чары

— Конечно, но только женщинам, — резко возразила Анжела.

Бедняжка Клотильда! Даже несмотря на свой высокий рост и внешние данные, Филипп де ля Эглиз был таким человеком, который всегда будет привлекательным для женщин. Ну, а что касается ее, Анжелы, то чем меньше она будет его видеть, тем лучше.

Когда музыканты начали играть, Филипп, улыбаясь, направился к ним.

— А, вот и вы, месье, — сказала Анжела. — Намерены ли вы с Клотильдой открыть танцы?

— Разве не существует обычая, требующего, чтобы почетный гость станцевал первый танец с хозяйкой дома? — сказал Филипп, передав ей своими ласковыми, блестящими глазами приглашение, но этого взгляда она не смогла вынести и отвернулась.

— Нет, нет, — воскликнула она, — хозяйкой бала одновременно является и Клотильда, точно так же, как и я. Я настаиваю на этом, Клотильда. Только позже, когда она заметила многозначительные взгляды и расслышала перешептывание своих гостей, Анжела поняла, что натворила. Это было равносильно публичному объявлению того, что маркиз просит руки Клотильды! Она видела завистливые взгляды на лицах нескольких молодых людей, как мужчин, так и женщин, когда они наблюдали за тем, как прекрасная пара исполняла замысловатые "па" танца. "Нужно как можно скорее извиниться перед тетушкой Астрид", — подумала она.

Анжела скоро осознала, что ей удалось только временно избежать того, что она с такой силой ненавидела, так как Филипп снова подошел к ней и пригласил на следующий танец. Неохотно она протянула ему руку.

Анжела была выше большинства своих креолок-подруг[5] и почти соответствовала высокому росту Филиппа. Она не была столь гибкой, как Клотильда, хотя была стройной и крепко сложенной в результате ежедневных многих часов, проводимых в седле. Но Анжела обладала природной грацией. Она тут же ощутила просто физическую тягу к маркизу. Она ощутила прикосновение его руки, и это чувство самым странным образом разливалось по всему ее телу. Его прикосновение было легким и вежливым, но она все равно чувствовала, что их руки плотно слились, и опасалась, что ей никогда не удастся вырвать свои пальцы из его ладони.

Воздух был пропитан ароматом жасмина, доносившимся в эту ароматную ночь со стороны ручья. Пронзительные звуки хора древесных лягушек, грудное хриплое квакание лягушек-быков доносились из открытого окна и смешивались с мелодичными звуками скрипок и гитар. Филипп улыбался ей глазами, глядя с восхищением на нее сверху, тайно рассчитывая получить у нее ответ на вопрос, что она чувствует, когда кружится вокруг него и учтиво ему кланяется.

Она чувствовала, как у нее горят щеки, и ей казалось, что этот танец никогда не кончится. Отрывая свой взгляд от гипнотических глаз партнера, она посмотрела на Клотильду. Ее кузина танцевала с месье Беллами, который явно от этого пришел в экстаз.

"Клотильду, кажется, захлестывает счастье, — подумала она; она безрассудно расточает его вокруг себя" И вновь Анжела почувствовала холодок дурного предзнаменования.

— Какая счастливая сегодня Клотильда, — сказала она Филиппу и добавила, пытаясь его спровоцировать, — кажется, месье Беллами влюбился в нее.

— Она — восхитительная девушка, — настоящая конфетка! — сказал маркиз, подчеркивая тем самым свою высокую оценку.

— Как можно такое говорить? — бесстрастно воскликнула Анжела. — Вы бы еще причмокнули губами, месье!

Он рассмеялся.

Она хотела было прямо спросить у него, означало ли это, что он влюблен в Клотильду. Разве влюбленному мужчине пристало называть свою будущую жену конфеткой? Но в это мгновение музыка прекратилась. Анжела, вздохнув с облегчением, быстро отошла от Филиппа, полная решимости больше не танцевать с ним.

У него, конечно, не было недостатка в партнершах, но весь вечер она все время ощущала на себе его взгляд; он постоянно искал ее среди гостей и неизменно находил. Но и ее глаза неутомимо искали его, но лишь для того, чтобы избежать встречи с ним. Как только он направлялся к ней, она тут же обращалась с вопросом к тетушке Астрид, желая узнать, как она себя чувствует, или подходила к одному из слуг, чтобы еще раз напомнить ему о необходимости снова наполнить пуншем серебряную чашу для джентльменов, что, естественно, было совершенно излишним.

В полночь серебряную чашу с пуншем поставили на сервант, а слуги накрыли стол для позднего ужина. На нем появились куски холодного мяса, черствый хлеб, фрукты, пирожные и пирожки. Музыканты все еще играли, но теперь не громко, с томлением, и никто уже не танцевал. Гости наполняли едой свои тарелки и отправлялись с ними на галерею, где под бумажными фонариками были расставлены маленькие столики.