Колдовское наваждение

Патриция покраснела. Она знала, Что ее постоянные встречи с Миллером уже нельзя считать случайными и что этого не должна допускать молодая замужняя женщина. Но она ждала этих встреч и не хотела, чтобы они прекращались. Каждая из этих встреч происходила, потому что они оба — Патриция и Генрих — хотели увидеться и поговорить друг с другом. В этом ничего не было плохого. Они были просто друзьями.

Патриция вызывающе повторила:

— Он — мой друг. И нет здесь никакого греха и предательства по отношению к Эмилю. Это Эмиль — вот кто игнорирует меня! Но, несмотря на это, я остаюсь преданной ему и пишу ему. Ко мне еще никогда так не относились! — в сердцах сказала Патриция.

Прентисс и Фрэнсис нахмурились.

— Я знаю, что ты писала Эмилю, и непростительно для него, что он ни разу не написал тебе. Когда он вернется домой, я спрошу его об этом. Но, даже если эта дружба совершенно безвредна, ты должна задуматься о том, как расценят ее в обществе, — сказал Прентисс Шэффер.

— Расценят? — вспыхнула Патриция. — Неужели вас это так беспокоит? Вы такой же, как и ваш сын. Он поступает всегда по принципу как «расценят» и «что скажут люди», но никогда не побеспокоится, чтобы докопаться до истины.

— Патриция! Я ни в чем не упрекаю тебя, и я знаю, как тебе может быть трудно с моим сыном. Я верю тебе, когда ты говоришь, что между тобой и мистером Миллером честная дружба. Но, тем не менее, я не могу разрешить тебе продолжать встречаться с ним. Это очень неприлично. И имя Шэфферов не должно быть замешано в таком скандале, — сказал мистер Шэффер.

— Вас беспокоит имя Шэфферов! — взорвалась Патриция. — А обо мне кто-нибудь подумал? Я глубоко несчастна здесь с момента своего приезда. Вы сами холодны и недоступны, а Фрэнсис ненавидит меня. Она оскорбляет меня при малейшей возможности и поощряет своих друзей поступать со мной так же. Никто по-хорошему здесь ко мне не относится, кроме Генриха Миллера. Я не хочу отказываться от единственного друга и продолжу встречи с ним.

Лицо Прентисса Шэффера стало непроницаемым.

— Патриция, — обратился он к ней. — Я строго-настрого запрещаю тебе делать это. Тебе не следует больше встречаться с этим человеком.

Такой повелительный тон разозлил Патрицию, и она вспылила:

— Нет, мистер Шэффер. Вы не имеете права требовать от меня, чтобы я что-то делала или не делала. Вы не мой отец и не мой муж, а я — не ваша дочь или жена. Я взрослая женщина, жена и мать, и я могу сама принимать решения!

— Пока ты живешь под моей крышей, ты будешь... — попытался продолжить свою линию отец Эмиля.

И тут Патриция возбужденно перебила его:

— Но я больше не останусь под вашей крышей, мистер Шэффер! Я устала от ваших приказов, устала от ненависти и злобы, которые постоянно проявляет ко мне ваша дочь! Мы с Джонни уедем отсюда и как можно быстрее.

Оба — Фрэнсис и ее отец — запротестовали, но Патриция была непреклонна. Только сейчас она поняла, как долго она подавляла себя, соглашаясь со всем, что говорилось в этом доме. Она так ясно увидела, что ее засасывает в это холодное болото лицемерия. Одиночество и неуверенность в будущем сделали ее покорной и совершенно подавили ее личность. Но больше она этого не потерпит! И сегодняшний инцидент только ускорил ход событий. В душе Патриция радовалась той сцене, которую устроила Фрэнсис. Теперь она, собрав всю силу воли, сможет уйти из этого дома, не чувствуя себя ни в чем виноватой.

Патриция принялась упаковывать свои вещи и подыскивать жилье. Фрэнсис часто бушевала и упрашивала ее не забирать ребенка. Порой она доходила до того, что угрожала забрать племянника через распоряжение суда. Но Патриция не обращала на нее внимания так же, как и на осуждающее молчание Прентисса.

Ей было неважно, что они думают. Самым главным для нее было устроить свою жизнь и жизнь маленького Джонни и уйти из этого чудовищного дома. Она знала, что сейчас ей придется рассчитывать на себя, потому что Эмиль, похоже, никогда к ней не вернется.

ГЛАВА 12

Патриция убедилась, что свобода достается с большим трудом. Генрих Миллер, как и обещал, дал ей работу. Но хотя он, как она подозревала, дал ей больший оклад, чем большинству служащих, все равно было трудно обеспечивать необходимым ее маленькую семью. Рабочий день ее был длинным. Она приходила в магазин к половине восьмого и была на работе до 18 часов 30 минут каждый день, кроме воскресенья. Большую часть своего рабочего дня она проводила на ногах, так что к концу рабочего дня ее ноги страшно болели. Более того, она каждый день покидала магазин умственно и эмоционально опустошенная, так как ей долгими часами приходилось улыбаться, угождать и убеждать — это было необходимо для того, чтобы продать товар.