Колдовской апрель

– Я пишу Меллершу, – повернувшись, столь же сердечно пояснила миссис Уилкинс, и миссис Фишер подумала, что ей совершенно наплевать, кому там она пишет, тем более что она понятия не имеет, кто такой этот Меллерш. – Он наверняка хочет узнать, – добавила, вся лучась оптимизмом, миссис Уилкинс, – что я добралась благополучно.

Глава 11

Сладостных ароматов Сан-Сальваторе уже было бы достаточно, чтобы здесь воцарилось согласие. Они проникали в гостиную благодаря цветам, которыми была усажена крепостная стена, здесь они встречались с ароматами цветов, которыми была уставлена гостиная, и миссис Уилкинс почти что видела, как они обмениваются ангельскими поцелуями. Ну кто может гневаться в этом средоточии нежности? Кто может в присутствии этой щедрой красоты оставаться жадным, эгоистичным, раздражительным в самой лондонской из лондонских манер?

Как оказалось, миссис Фишер могла.

А ведь здесь столько красоты, что ее с избытком хватит на каждого, так какой смысл пытаться запереть хоть сколько-то этой красоты в личный уголок?

И все же миссис Фишер попыталась – и отгородила красоту исключительно для собственного пользования.

Что ж, после пары дней, проведенных в невероятной атмосфере Сан-Сальваторе, она преодолеет это в себе, неизбежно преодолеет, миссис Уилкинс была в этом совершенно уверена.

Но пока миссис Фишер, и это совершенно очевидно, даже и не приступила к преодолению. Она стояла и глядела на них с Роуз с выражением, весьма похожим на злость. Злость! Невероятно. Старые, глупые, выматывающие лондонские чувства, думала миссис Уилкинс, чьи глаза видели лишь светлые лобзания, которыми была полна комната, при этом миссис Фишер они окутывали столь же щедро, как и их с Роуз.

– Вам не нравится, что мы здесь, – сказала миссис Уилкинс, вставая и в своей обычной манере сразу же говоря правду. – Почему?

– Я предполагала, вы поняли, – ответила миссис Фишер, опираясь на трость, – что это моя комната.

– Вы имеете в виду, из-за фотографий, – сказала миссис Уилкинс.

Миссис Арбатнот, удивившись и слегка покраснев, тоже встала.

– И из-за писчей бумаги, – ответила миссис Фишер. – На бумаге мой лондонский адрес. И ручка…

Она указала на ручку, которую по-прежнему держала миссис Уилкинс.

– Ах, так она ваша! Извините, – сказала миссис Уилкинс, кладя ручку на стол. И с улыбкойдобавила, что этой ручкой она только что писала весьма приятные вещи.

– Но почему, – спросила миссис Арбатнот, которая оказалась неспособной принять правила миссис Фишер без хотя бы слабого сопротивления, – мы не имеем права здесь находиться? Это гостиная.

– Здесь имеется другая, – ответила миссис Фишер. – Вы с вашей подругой не можете сидеть сразу в двух гостиных, и, поскольку у меня нет намерения беспокоить вас в вашей, не понимаю, почему вы можете беспокоить меня в моей.

– Но почему… – снова начала миссис Арбатнот.

– Это вполне естественно, – прервала ее миссис Уилкинс, потому что Роуз выглядела упрямой, а потом повернулась к миссис Фишер и с милейшей улыбкой сообщила ей, что хотя делиться с друзьями – довольно приятное занятие, она в состоянии понять, что миссис Фишер, все еще не избавившаяся от принятых на Принс-оф-Уэйлс-террас взглядов на жизнь, ничем делиться не хочет, но что она непременно через какое-то время избавится от подобных взглядов и станет чувствовать себя совершенно иначе. – Скоро вы сами захотите делиться, – как бы приободряя ее, добавила миссис Уилкинс. – Вы даже сможете попросить меня воспользоваться вашей ручкой, если увидите, что я не захватила своей.

Миссис Фишер была настолько потрясена этой речью, что чуть не вышла из себя. Чтобы эта убогая молодая особа из Хампстеда разговаривала с ней столь покровительственно, в совершенно неприличной уверенности, что она, миссис Фишер, скоро станет, видите ли, лучше! Это заявление потрясло ее так сильно, как она ни разу не была потрясена со времен, когда впервые узнала, что мистер Фишер совсем не такой, каким ей казался. Нет, миссис Уилкинс определенно надо осадить и поставить на место. Но как? В ней была какая-то невероятная невозмутимость. В данный момент, например, она улыбалась с таким видом, будто не сказала ничего неслыханно наглого, и лицо ее не было омрачено ничем. В состоянии ли она вообще понять, что ее ставят на место? Если не понимает, если она слишком толстокожая, то что тогда? Тогда ничего не остается, кроме как всячески ее избегать – за исключением тех ситуаций, когда дело касается ее собственной, миссис Фишер, гостиной.

– Я старая женщина, – сказала миссис Фишер, – и мне нужна собственная комната, из-за трости я не могу бродить где попало. А если я не могу ходить, я должна сидеть. И почему я не могу сидеть в тишине и покое, на что намекала вам еще в Лондоне? Если кто-то все время будет сюда входить, выходить, болтать, оставлять двери открытыми, то тем самым вы нарушите соглашение, по которому я должна быть в покое.

– Но у нас не было ни малейшего намерения, – начала миссис Арбатнот, и миссис Уилкинс снова ее прервала: