Колдовской апрель

Настроение у Скрэп поднялось. Если никто в Сан-Сальваторе ничего о ней не слыхал, тогда она на целый месяц сможет избавиться от себя, избавиться от всего с собой связанного, забыть обо всем, что к ней липло, что опутывало ее по рукам и ногам, забыть весь этот шум, и, возможно, тогда она поймет, что ей с собой делать. Она сможет по-настоящему подумать, по-настоящему прочистить мозги и прийти к настоящему решению.

– Все, что мне нужно здесь, – сказала она, наклонившись в кресле вперед и обхватив руками колени, глядя на миссис Фишер снизу вверх, потому что каменная скамья была выше кресла, почти с оживлением, так она обрадовалась, что миссис Фишер ничего о ней не знает, – так это прийти к решению. Вот и все. Это ведь не так уж и много, не так ли? Только и всего.

Она смотрела на миссис Фишер и думала, что ее устроит практически любое решение – главное, ухватиться хоть за что-то, ухватиться крепко, перестать плыть по течению.

Миссис Фишер сверлила ее своими маленькими глазками.

– Смею сказать, – заявила она, – что молодой женщине вроде вас нужны муж и дети.

– Что ж, это один из вариантов, над которыми я должна подумать, – дружелюбно ответила Скрэп. – Но вряд ли это можно считать решением.

– А в данный момент, – сказала, поднимаясь, миссис Фишер, потому что замерзла, сидя на каменном выступе, – я бы не стала на вашем месте ломать голову в поисках решений. Женские головы для размышлений не предназначены, уверяю вас. На вашем месте я бы пошла в постель, чтобы не разболеться.

– Я в полном порядке, – ответила Скрэп.

– Тогда почему же вы сказали, что заболели?

– Но я не говорила.

– Тогда, получается, я зря беспокоилась, приходила сюда?

– А что для вас предпочтительнее – прийти сюда и обнаружить, что я здорова, или прийти сюда и обнаружить, что я больна? – улыбаясь, спросила Скрэп.

Против этой улыбки не смогла устоять даже миссис Фишер.

– Что ж, вы очень милое создание, – произнесла она миролюбиво. – Жаль, что вы родились не пятьдесят лет назад. Моим друзьям было бы приятно на вас посмотреть.

– Очень рада, что не родилась, – сказала Скрэп. – Не люблю, когда на меня смотрят.

– Абсурд, – миссис Фишер снова обрела суровый вид. – Это то, для чего молодые женщины вроде вас и созданы. А для чего еще, Господи? Уверяю, что, если бы на вас смотрели мои друзья, вы бы услаждали взоры поистине великих людей.

– Не люблю великих людей, – нахмурилась Скрэп. Совсем недавно у нее случился неприятный инцидент с одним мировым лидером…

– А вот чего я не люблю, – сказала миссис Фишер, став такой же холодной, как камень, с которого она поднялась, – так это позы, которые принимают современные молодые женщины. Весьма плачевное зрелище, плачевное в своей глупости. И, постукивая тростью по гальке, удалилась.

«Вот и замечательно», – сказала себе Скрэп, снова занимая удобное положение – голова на подушке, ноги на парапете. Если б только люди уходили, она бы не возражала против того, чтобы они приходили.

– Вы не думаете, что нашла дорогая Скрэп становится слегка, только слегка, экстравагантной? – осведомилась матушка у ее отца незадолго до последней экстравагантной выходки – бегства в Сан-Сальваторе. Уж слишком странные речи она стала в последнее время вести, странно и то, что она все время пряталась у себя и избегала общения со всеми, кроме – а вот это уже признак возраста – совсем молодых людей, почти мальчиков.

– Э… Что? Экстравагантной? Да пусть себе будет экстравагантной, если ей нравится. Женщина с такой внешностью может позволить себе делать все, что ей угодно, – таков был ответ ослепленного любовью родителя.

– Я ей не препятствую, – смиренно ответила мать, да и в самом деле – а если б препятствовала? Никакой разницы бы не было.

Миссис Фишер пожалела, что побеспокоилась о леди Каролине. Она шествовала через холл к собственной гостиной, и трость сердито стучала по каменному полу, резонируя с ее настроением. Какая глупость эти позы! Она их терпеть не могла. Нынешнее поколение, ни на что не способны, ничего из себя не представляют, зато все строят из себя умников, отрицают все очевидно великое и очевидно правильное и восхваляют все очевидно дурное, лишь бы оно было иным. Мартышки, думала взволнованная миссис Фишер. Мартышки. Мартышки. И в собственной гостиной она тоже обнаружила мартышек, по крайней мере, она их в своем нынешнем настроении таковыми сочла, поскольку миссис Арбатнот как ни в чем не бывало распивала здесь кофе, а за ее письменным столом, тем письменным столом, который она уже считала неприкосновенным, держа в руках ее ручку, ту самую ручку, которую она привезла с собой с Принс-оф-Уэйлс-террас, сидела миссис Уилкинс и что-то писала. За ее столом. В ее комнате. Ее ручкой.

– Какая очаровательная комната, – сердечно сказала миссис Арбатнот. – Мы только что ее обнаружили.