Колдовской апрель

Если так, то это и серьезно, и отвратительно. То, что это бестолковое создание не просто проникло в сознание миссис Фишер, но и наделило ее чем-то от своей личности – личности, которая, несмотря на очевидно гармоничные отношения между нею и ее интеллигентным мужем, настолько чуждой миссис Фишер, настолько далекой от того, что она понимала и любила, да еще и заразившей ее своими нежелательными словечками, – очень обеспокоило миссис Фишер. Никогда в жизни подобная фраза не могла прийти миссис Фишер в голову. Никогда в жизни она не думала ни о своих служанках, ни о ком бы то ни было как о покрытых пылью старушенциях. Ее служанки не были покрытыми пылью старушенциями – они были респектабельными, опрятными женщинами, которым разрешалось каждый субботний вечер пользоваться ванной. Да, в возрасте, но и она была в возрасте, и ее дом, и ее мебель, и ее золотые рыбки. Все они были в возрасте, как и полагается, все вместе. Но существует огромная разница между тем, чтобы быть в возрасте и быть покрытой пылью старушенцией.

Как справедливо выразился Рескин, худые сообщества развращают добрые нравы. Но Рескин ли это сказал? Поразмыслив, она уже не была так в этом уверена, хотя если бы автором этих слов оказался он, то это было бы совершенно в его стиле; в любом случае эти слова правдивы [29]. Только послушать, что миссис Уилкинс сообщает им во время трапез – она не слушала, она старалась не слушать, но ведь слышала все равно: то, что она говорила, часто бывало вульгарным, неделикатным и невежественным, и притом – с сожалением вынуждена была признать миссис Фишер – с вниманием и удовольствием выслушивалось леди Каролиной. Все же это было дурным, развращающим ее собственные душевные нравы. Скоро она начнет так не только думать, но и говорить. Как ужасно это может быть! Миссис Фишер опасалась, что если ее выход за рамки примет такую форму, форму неприличных высказываний, то она вряд ли сможет это вынести с должным самообладанием.

Миссис Фишер снова пожалела, что ни с кем не может поделиться своими странными ощущениями, ни с кем, кто бы ее понял. Никто не сможет ее понять, кроме самой миссис Уилкинс. Вот она сможет. Миссис Фишер была уверена: та сразу поймет, что она чувствует. Однако это было невозможно. Так же унизительно, как просить защиты от болезни у микроба, который тебя ею заразил.

Так что она продолжала молча терпеть свои ощущения, гонявшие ее в верхний сад, частые и бесцельные появления в котором привлекли внимание даже Скрэп.

Итак, Скрэп заметила это и даже слегка заинтересовалась, потому что как-то утром мистер Уилкинс, раскладывая для нее подушечки – а он счел своей привилегией каждое утро помогать леди Каролине устраиваться в кресле – осведомился у нее, что происходит с миссис Фишер.

В эту самую минуту миссис Фишер стояла у восточного парапета и, прикрывая глаза от солнца, внимательно изучала дальние белые домики Медзаго. Они видели ее сквозь ветви волчьей ягоды.

– Не знаю, – ответила Скрэп.

– Вряд ли она из тех леди, которых может что-то взволновать, – сказал мистер Уилкинс.

– Полагаю, так оно и есть, – улыбнулась Скрэп.

– Но если ее что-то волнует, а ее беспокойство предполагает, что так оно и есть, я буду рад помочь ей советом.

– Уверена, что это будет очень мило с вашей стороны.

– Конечно, у нее есть собственный советник, но здесь-то его нет. А я есть. Адвокат в руках, – сказал мистер Уилкинс, который взял за обыкновение говорить с леди Каролиной в легкой манере, ибо был уверен, что только так и надо говорить с юными леди – стоит двух – избежим банальности и не завершим пословицу как положено – стоит двух в Лондоне [30].

– Вам лучше спросить у нее.

– Спросить, нужна ли ей помощь? Вы так считаете? Разве это не будет несколько… Несколько неделикатно – спрашивать у леди, что у нее на уме?

– Наверное, она может вам сказать, если вы просто подойдете и спросите. Я думаю, это очень одиноко – быть миссис Фишер.

– Вы – сама вдумчивость и понимание, – объявил мистер Уилкинс, впервые в жизни пожалев, что он не иностранец, потому что тогда он мог бы, прежде чем отправиться скрашивать одиночество миссис Фишер, почтительно поцеловать леди Каролине ручку.