Колдовство

Именно в седьмой книге Града Божьего Августин обращался к этой полемике. Он говорил о Платоне и философии, связанной с христианской верой, потому что ее конечным итогом является Бог. Но, по его словам, многие платоники и даже сам Платон поклонялись разным богам. Среди прочих Августин упоминает Плотина[29], Ямвлиха[30], Порфирия[31] и африканца Апулея. Полемика Августина с Апулеем по поводу античных богов и искусства магии нам не доступна, поскольку кроме «Апологии» и «Золотого осла» другими работами Апулея мы не располагаем.

Апулей, как и другие неоплатоники, различал собственно богов и «воздушных духов», которых называл даймонами. По его мнению, они населяют средний воздух, «между эфирным небом и землей» и являются посредниками в общении людей и богов. «К ним, — говорит Августин, цитируя своего оппонента, — относятся и предсказания авгуров, гаруспиков, прорицателей и толкователей снов; от них же происходят и чудеса магов». Они не похожи на богов, свободных от страстей; они подвержены тем же эмоциям, что и люди; далее Августин пренебрежительно сравнивает этих озабоченных духов с христианами, стремящимися к истинному блаженству. «В ту пору как демоны (в чем вынужден сознаться и Апулей, хотя по большей части щадит их) гневаются, нам истинная религия велит не раздражаться гневом, но обуздывать его. В ту пору как демоны приманиваются дарами, нам истинная религия предписывает не покровительствовать никому вследствие получения даров. В то время как демоны находят удовольствие в почете, нам истинная религия велит не придавать ему никакого значения. … Так, они любят сценические безобразия, которых не любит целомудрие; любят посредством тысячи уловок преступной магии делать зло, чего не любит невинность». Такое говорят о них, что само их имя — демоны, — уже пользуется дурной славой даже среди язычников. Слово «демон» повсеместно стало означать того, кто знает, но знает без милосердия, и, следовательно, пребывает в гордыне. Именно здесь различие между ангелами и демонами. Так мир неоплатоников с их богами, демонами и людьми превращается в христианский мир Бога, ангелов и демонов, людей и единственного посредника между Небом и Землей — Единого Иисуса Христа.

Разумеется, все магические действия, связанные с жертвоприношениями, решительно порицались, как совершенные «волхвованиями и прорицаниями, составленными по правилам науки, измышленной нечестивым любопытством, — науки, известной или под именем магии, или под более мерзким названием гоэтии[32], или под названием более почетным — теургии. Такие названия дают этой науке те, которые стараются установить в этого рода вещах различие, и из людей, преданных непозволительным искусствам, одних считают заслуживающими осуждения, а именно тех, которых считают преданными гоэтии и которых народ называет просто злодеями; а других хотят представить заслуживающими похвалы, именно тех, которые занимаются теургией; хотя как те, так и другие одинаково преданы лживым обрядам демонов, выдаваемых за ангелов».[33] Это старые разговоры о черной и белой магии, и Августин нападает на Порфирия за то, что некоторые теургические ритуалы могут помочь очистить душу. Он цитирует самого Порфирия, пересказывая жалобу какого-то халдея на то, что некий могущественный маг проникнутый ненавистью к нему, заклял священными заклинаниями силы, чтобы они не слушали его молений. Порфирий при этом замечает: «Тот заклял, а этот не разрешил». «Так вот какова эта знаменитая теургия, — восклицает Августин, — вот каково это пресловутое очищение души! В ней более вымогает нечистая ненависть, чем вымаливает чистая доброжелательность» (там же, глава X).

Августин осуждает с точки зрения логики и саму защиту Апулея на суде от обвинений в магии. Апулей признал уместность и законность древних теургических практик; он осудил меньшие магические чудеса, которые, буде они вообще совершались, должны были бы совершаться волей тех самых злых сил, которые Апулей в ином случае готов признать. Нельзя с уверенностью утверждать, что Августин имеет в виду все поле магических явлений, включающих и великие ритуалы Исиды, и другие не менее значимые акты, смыслом которых было не столько управление волей божества, сколько демонстрация божественного промысла. Злоключения Золотого Осла вряд ли вообще следует относить к сфере волшебства, в крайнем случае, здесь можно говорить о символической магии. Решают-то все равно боги. Августин заявлял, что Апулей бросил вызов самой природе магического искусства.