Колдовство

Шли столетия, и мир становился все более сложным, поскольку дела империи все теснее смыкались с делами духовенства. Жить становилось труднее, и в сердцах людей нарастало ожидание перемен куда более серьезных, чем падение Рима. Пожалуй, наиболее яркое выражение ожидание перемен нашло в диалогах святого Григория Великого[34]. Они были составлены около 600 года; стали весьма популярны; были переведены на греческий и англосаксонский языки[35]. Им суждено было стать одной из самых известных книг средневековья. «Диалоги» — порождение ума верующего государственника, а цель их написания — назидание современникам. Скорее всего, святой Григорий сам верил чудесным историям, которые включил в состав диалогов. В «Диалогах» описан чудесный мир, подобный тому, который мы находим в «Фиваиде» Стация. В этом мире помимо людей живут и действуют другие существа, причем действия их весьма ощутимы. Этот мир подчиняется определенным законам, но включает в себя непосредственное вмешательство Всемогущего Бога. Однако, по мнению святого Григория, мир приближался к гибели. Предание описывает видение одного епископа, в котором усопший святой кричал: «Конец всякой плоти пришел! Конец всякой плоти пришел!» Таково было доминирующее ощущение святого Григория. Он говорил об этом в своей первой папской проповеди, это ощущение жило в нем, когда он создавал свою книгу. В то время еще не существовало понятие гротеска, столь свойственное современному миру. Душа может оказаться проклятой из-за неосвященного листа салата столь же легко, как из-за золотого слитка. Однако сверхразвитое чувство ответственности приводило к прямо противоположному эффекту. Когда любая малейшая небрежность может привести к проклятию, теряется ощущение реальности кары. Святость, конечно, поощряется, но здравомыслие утрачивается. «Диалоги» содержат образцы этой роковой логики. Там описан случай с монахиней, собиравшейся съесть овощи из монастырского сада, забыв сначала осенить их крестным знамением. И что же? Последовало немедленное одержание несчастной дьяволом. В тексте «Диалогов» небесные чудеса преобладают над чудесами ада (поскольку большинство историй касаются святых). Но если чудеса небесные, как правило, обусловлены молитвой, то адские чудеса могут происходить и происходят спонтанно. Некий пресвитер, воротившись из путешествия домой, привычно-рассеянно сказал своему слуге: «Поди, диавол, разуй меня». После этих слов ремни башмаков его начали развязываться с необыкновенною силою и скоростью. Очевидно, что позванный для снятия обуви диавол повиновался. Пресвитер, увидев это, сильно испугался и громогласно начал восклицать: «Удались, проклятый, удались: не тебе я сказал это, а своему слуге». После этого диавол тотчас отступил, и ремни, как были им почти совсем распутаны, так и остались. «Отсюда можно понять, — писал святой Григорий, — что если исконный враг так следит за каждым нашим внешним действием, то как внимательно он устраивает бесчисленные козни нашей душе!»

Мораль может быть сколь угодно полезной, но сие наставление опасно. В то, во что верит весьма строгий святой, едва ли способны поверить другие люди. Любого другого человека, кроме подобных ему и его причастникам, святой Григорий, сам того не желая, склонил к тому, о чем он намеренно не говорит в своей книге — к неверию. Его мир подобен миру Апулея за исключением того, что вместо скептицизма в нем наличествует ярко выраженный моральный выбор. Даже Августин не заходил так далеко. Ведьмы и маги существуют в обоих мирах одинаково; нет необходимости объяснять или опровергать их существование. «В то время как в Риме схвачены были волшебники, — начинается новая история, — некто Василий, бывший первым искусником в волшебстве, переоделся в монашеское платье и убежал в Валерийскую область». «Явившись к достопочтенному епископу Амитернскому Касторию, Василий просил поместить его в монастырь, вопреки воле его святого настоятеля Эквиция. Взглянув на Василия, святой сказал епископу: «Вот, ты приказываешь мне принять не монаха, а диавола». Однако под давлением епископа уступил. Позже, когда он отлучился из монастыря, в соседнем монастыре «монахиня, сохранившая на бренном теле своем следы красоты, заболела и в страшных мучениях с криком и воплями повторяла: «Я непременно умру, если не придет монах Василий и не возвратит мне здоровья, помощью своего искусства». Василий был готов — предполагается, что именно его тайные заклинания вызвали лихорадку, — но другие монахини оставались здоровы. В конце концов все закончилось благополучно; монахиня была исцелена заступничеством святого Эквиция; Василий изгнан из монастыря, а затем сожжен римлянами.