Колдун

Айрин обернулась и дико уставилась на сухую, будто ветка, какого-то узловатого дерева, выбеленная морем и годами, женщину. Совсем не старую, но какую-то древнюю.

— Черно у тебя за душой дочка. Богиня мне сегодня наказала сюда прийти, встретить тебя.

Сумасшедшая поняла Айрин. Очередная рехнувшаяся на вере сестрица, слышащая голоса Богов.

— Не веришь ты мне, вижу. Но ты послушай, Сюшу. Старая Сюша с тобой повидаться пришла. На тебя посмотреть. Ты думаешь ты одна. Все тебя бросили. Так оно и есть. Права ты, хоть и верить в это не хочешь. За смерть молишь, о мертвых больше, чем о живых думаешь. Потому и одна. Мертвые тогда тебя простят, когда живые простят. Мертвым все равно. Слушай, старую Сюшу Богиня прислала. Слезы больше не лей. Хватит лить слезу. Сюшу слушай! Мертвые пусть молчат! О живых думай. Живые они в тебе нуждаются. Тому человеку больно, плохо, он тоже все о мертвых думает!

— Кому? — выдавила из себя Айрин, с трудом глотая ком в горле.

— Покалечили его, побили ему судьбинушку. Вот и думай о нем. Помоги ему. Он на твоем пути стоит.

— Кто? Имя скажи!

— Сюша не знает… Сюшу Богиня предупредить послала, благословить. Не знает Сюша.

Сумасшедшая медленно побрела дальше, оставив Айрин стоять с открытым ртом. Девушка со стукам сомкнула челюсти, наблюдая как худая фигурка в лохмотьях ковыляет по храмовому двору.

Небо постепенно затягивало облаками. Пошел мелкий сухой снежок.

Айрин вернулась в трапезную, где уже разливали по мискам похлебку. Девушка нашла свободное место между двумя сестрами, поставила миску и пошла за куском хлеба и ложкой. Сестра на раздаче весело ей подмигнула, приветствуя.

Похлебку сварили из осенних кабачков, отрастивших толстую трудно пережевываемую шкуру. Сестры сплевывали ее и складывали около мисок, самые же отважные глотали целиком. Еще в похлебке плавал лук, морковь и репа. Айрин поймала на черенок длинную луковую соплю и брезгливо повесила ее на край тарелки. Сестра по соседству удивленно на нее покосилась — она только что со смаком всосала такую же.

— Хочешь? — сердечно предложила Айрин. Монашка сморщила нос и фыркнула в ложку. — Как хочешь. — Девушка пожала плечами, складывая к одной вялой лучине другую.

А вот хлеб в храме пекли чудесный. Пекли в маленькой глиняной печке, сложенной прямо во дворе. Раньше Айрин всегда прихватывала домой краюху, оставляя в жертвенной миске рыночную стоимость хлеба.

Майорин смеялся, что она единственный человек, который честно обворовывает храм.

После трапезы посуду сложили горками, со стола смели крошки и непрожеванную кожуру кабачков. Монахини принесли глубокие ушаты, послушницы ведра с горячей водой. Застучали миски, завозились тряпки и, наконец, раздались веселые женские голоса. Будто простые горожанки, монахини говорили о новостях и сплетничали.

— Нынче на площади собаку камнями закидали, думали оборотень. Жалко псину… — вздохнула одна, проводя пальцем по вымытой тарелке, проверяя чистоту.

— Оборотень-выворотень! — пробурчала другая. — Дурни!

— Дурни-дурнями, но тварь какая-то по улицам бегает.

— Что-то не видно этой твари в наших краях.

— Какая же нечисть рискнет зайти на святую землю? — задала провокационный вопрос сероволосая послушница. Раздалось всеобщее согласное мычание. Только Айрин едва заметно усмехнулась, но спорить не стала. Она-то хорошо знала, что лучшее средство от нечисти — это рогатина или острый меч, а святую водицу эти твари полакают с превеликим удовольствием, наслаждаясь ее чистотой и вкусом. И в ответ разве что благодарно рыгнут — перепив.

— А государыня, говорят, брюхатая ходит. — Поддала Айрин жару.

— Ох! Слава богам, наконец-то наследник у Его Величества!

— Слышали, что про его брата говорят? Он открыто живет с любовницей! — Айрин принялась усердно мыть собственную миску.

— Ну и ладно, откуда он вообще взялся брат этот? Может он и есть оборотень?

— А архимаг вчера опять к матушке приезжал, я собственными глазами видела, как она его во дворе встречала.

— Ох… девоньки… матушка услышит, мало нам не покажется.

— И верно… что ты там, Айрин, про государыню говорила?

Последняя миска устроилась на длинной тряпице для сушки. Вода из ушатов потекла в сточную канаву, сестры разбрелись кто куда. Одни надели полушубки и отправились чистить снег или помогать в центральном храме. Другие вернулись в лекарню, заниматься немногочисленными больными, большинство из которых страдало от обморожения, заработанного спаньем в сугробе. Третьи занимались еще чем-то — как обычно работы в храме было много.

Айрин обтерла руки рушником, не одеваясь, вышла во двор, где нырнула в неприметную дверцу замшелой башенки. Винтовая лесенка пронизала три этажа кладовых. На четвертом было тепло. У матушки Денеры трещала печка, сама настоятельница стучала спицами, вывязывая нечто длинное и серое.

— Айрин. — Кивнула она.

— Матушка, мне пора уходить. Я зашла попрощаться.

— Помогла тебе молитва? Не отмахивайся, вижу, что помогла. Заходила бы почаще, Айрин.

— Матушка, ко мне подошла странная старуха… Сюша…