Колдун

Я вернулся в сад, огляделся. У дома Анна что-то спешно досказывала Николаю Петровичу, который, опираясь на свою палку, медленно поднимался по ступенькам веранды. С привычным усилием он подтягивал левую ногу и ставил ее рядом с правой на каждой ступеньке. На нем была та же светлая рубаха навыпуск; он, казалось, вовсе не слушал Анну — настолько был увлечен своим восхождением по ступенькам. В глубине двора сидели дети с Антоном Романовичем, пытавшимся, видимо, занять и отвлечь их каким-то разговором.

Скрываясь за кустами, я обогнул дом и приблизился к окну Ольги Андреевны. Оно было закрыто и задернуто шторой. Я приник к стеклу и сквозь щель увидел его, сидящего посреди комнаты на табурете. Он вдруг обернулся к окну, и передо мной мелькнули серые, светлые, с веселыми бликами его глаза. Я отодвинулся в сторону и тут же услышал постукивание палки по полу. Он подошел, отдернул штору, распахнул створки и вернулся на табурет. Глаза его лишь мазнули по мне, словно парикмахерской щеткой, так же точно, как и по листьям, ветвям — по всему, что находилось за окном; лицо не изменилось ни на иоту, хотя наши взгляды все-таки успели встретиться.

Я застыл, прирос к месту — это, пожалуй, и называется «поразило столбняком», только кровь во мне звенела, и я с трудом разобрал его слова:

— ...негоже, матушка, в такое время... напасти...

Ольга Андреевна, до того неподвижно и чинно лежавшая на диване, слегка дернула пальцами; потом вздрогнули и веки, и на губах проплыло легкое блаженное облачко.

— Конечно, это понятно, — продолжал он озабоченно. — Усталость, спать хочется. Так ведь ночь-то на что? Ночь, говорю, на что, а?! Будет вам, будет. Вот кончится, тогда и пожалуйста, отдыхайте вволю, сколько душа пожелает. Тогда и спите себе на здоровье...

Он говорил и говорил все в том же духе, но ответом ему было лишь подрагивание пальцев и век и тень отрешенной улыбки.

Тогда он вдруг замолчал, сгорбился на стуле, замер, так что могло показаться, будто он уснул. И затем неожиданно отчетливо, громко, как-то деловито сурово и беспощадно раздалось:

— Ольга! Вставай! Война!

Этот голос оглушил меня, больно ударил влажным светом по глазам. И все же я разглядел, что она стала подниматься.

Суетливо так, поспешно, мельтеша руками, по-рыбьи зевая, она села, прикрыла ладошкой рот, начала тереть глаза, потом сморщилась недовольно и смущенно и потихоньку стала соскальзывать с дивана. Тело не слушалось ее, ноги дрожали, подкашивались, и ему пришлось ее поддерживать.

— Ну, посидите, посидите, отдохните, — приговаривал он, не отпуская ее от дивана.

— Опять, — сокрушенно повторяла она. — Господи, опять... Ну, что ж... Надо что-то делать... Надо делать... Ребята где? Что с ними?

— Все в порядке... Все живы-здоровы... Отдохните... — Он почти силой заставил ее сесть на диван. — Пока спешить некуда, матушка Ольга Андреевна. Пока ничего...

— Ох, господи, устала-то как, — произнесла она, сдаваясь, и тяжело и сильно вздохнула. — Отойду немного... Потом уж... — И, вглядевшись, наконец, узнала своего гостя. — Это ты, Коля?

— Ну, а кто же! — молодцевато ответил он. — Это я.

Он подошел к окну, посмотрел мне в глаза; лицо его было в поту, во всех бесчисленных морщинках искрилась влага.

— Духота-то какая, — прошептал он, утираясь платком. — Обязательно быть перемене... Отпустило бы уж... — Он делал вид, что меня нет.

— Что ты там бормочешь, Коля? — беспокойно позвала она.

— Пустяки. — Он вернулся к ней. — Пришел к Антону насчет пчел посоветоваться: опять рой улетел.

Она явно отходила, возвращалась в этот мир; лицо принимало обычное выражение озабоченности, всепричастности, и только привычного покоя на нем не было, всегдашней основательности, несуетности, все это лишь слабо угадывалось в его чертах; руки ее беспомощно и виновато перебирали складки платья.

— Господи, надо же что-то делать...

— Что случилось-то? — не глядя, спросил гость. — Да расслабилась... сон какой-то...

— По тропке вниз, в долину, и свет навстречу?

— Он самый... Рита уже взрослая...

— Какая она взрослая...

— Сама вчера доложила... Все, говорит, понимаю, все вижу, достаточно пережила, буду сама распоряжаться своей судьбой...

— Оно может, конечно, показаться так в шестнадцать лет, — задумчиво проговорил он. — И потом еще не раз может показаться...

— Нет... Выросла... Я ей уже не нужна...

— А ребята?

— У них Анна.

— Анне теперь самой поводыря не мешало бы.

— Анне? — удивилась она. — Ах, ну да... И я ведь чувствовала... Надо что-то делать, — уже твердо заключила она.

— То-то и оно, — со вздохом ответил он.

Я бесшумно отошел от окна, прокрался в глубь сада, перемахнул через забор... Побежал...