Колдун

Закат пылал. Все вокруг словно притаилось и приготовилось встречать ночь...

Юлия Андреевна говорит:

— Хотела купить Стасику, внуку, костюмчик, хороший такой, зелененький высмотрела. А он: хочу матроску. Ну, где я ему достану матроску? Все магазины обегала...

— Можно заказать в ателье, — отзывается Нурин, важно так, как будто научное открытие делает. — Тут рядом, у овощного...

— Так ведь там долго, наверно. Да и шьют ли матроски?

— Обязаны. Но есть и другой вариант: скоро на экскурсию поедем, где-нибудь по дороге, может быть, и попадется.

— А ведь верно. Не подумала. Ну...

— Явно не додумано, явно! — досадует Блок, листая что-то. — О каком цехе может идти речь, если фронта работ они не обеспечат.

— Расчеты показывают, что фронт работ есть, — заявляет Нурин. — С расчетами надо считаться.

— Да ведь неверные расчеты. Доказано!

— Они сделаны с учетом перспективы. Там все верно.

Вмешивается, сверкая очками, Авдеенко. Спрашивает так, чтобы все увидели, что он «хитро» спрашивает, «с подтекстом», чтобы подумали: «вот язва этот Авдеенко, вот нигилист чертов, вот критикан»!

— Нурин, вы не помните, в словаре иностранных слов «бифштекс» есть?

— Сосиски есть, — в тон ему отвечает Нурин, дескать, «на-ко, скушай, знай наших».

— Не может быть там этого слова, — серьезно говорит Блок. — Ведь оно, можно сказать, уже и не иностранное.

— А какое ваше любимое блюдо? — Опять Авдеенко.

— У меня нет любимого блюда, — вздыхает Блок.

— По дороге экскурсантов обещали завести в один кабачок, где кормят только грибами. Чудо, говорят...

Ирэна:

— Але! Але!.. Будьте любезны, Альберта... Еще не приехал?.. Да ведь соревнования давно закончились... — Кладет трубку: — Так-так. Ну ладно... — Снова поднимает: — Але! Регина? Есть у меня лишний билет. Есть. Едешь?.. Нет?.. Ах ты, жалость-то какая... — Опять кладет: — Так-так...

Слова Аркадия Ивановича:

— Каждый раз мне, ей-богу, даже прямо как-то удивительно, что вот, мол, простые служащие, обыкновенный народ и — нате вам автобус, нате экскурсовода, нате полное удовольствие на весь день. Когда-то об этом, скажу я вам, и не мечталось даже, мечты и то были проще, скромное, да...

Ага, значит — обеденный перерыв.

Дорога прямой лентой уходила вдаль. Накатанный асфальт ярко блестел; в перелесках этот блеск пропадал и дорогу перечерчивали густые тени.

(И все же — дрянь это «прямой лентой», это «перечерчивали». Дрянь. Боже мой, как меняется мир, уложенный в слова.)

Автобус слегка покачивало. Соседи мои, уставшие после долгого экскурсионного дня, тихо переговаривались. Чувствовалось, что каждый думает о своем.

О чем может думать Аркадий Иванович? О том, что его теперешнее место — потолок? Что он правильно сделал, когда достиг его восемнадцать лет назад и успокоился, потому что понял свой предел и другие тоже поняли?.. Нет, не думает он об этом, давно передумано, — я по спине его вижу, что он думает о чем-то совсем другом. Но о чем?..

Все какие-то потаенные люди, невыявленные, невыявляющиеся. Вот Нурин, который все на свете знает, о чем ни спроси; вот очкастый Авдеенко со своими дурацкими вопросами («какой самый счастливый день в вашей жизни?»); или тот же Блок, серьезно отвечающий на эти вопросы... И «энциклопедичность» Нурина, и паясничание Авдеенко, и дубоватость Блока — все это внешние свидетельства невыявленного, все они «о чем-то говорят». Для выявления нужны «исключительные условия» — так считается. Но разве они, эти «условия», валяются на каждом шагу? И вообще они — из области «художественного»...

Рядом со мной сидела Катя. Она пришла в наш отдел недавно и еще не совсем освоилась: в каждом ее движении, в каждом слове — стеснительность, неуверенность, смущенность. У нее небесного цвета глаза, красивый профиль, длинные, слегка волнистые желтые волосы. Она смотрела в окно автобуса и казалась от всего совершенно...

(Господи! Какая Катя, какие там «желтые, слегка волнистые», какая «смущенность»? Просто...)

...мы возвращались с экскурсии, Ирэна сидела рядом со мной и несла какой-то вздор о том замке у слияния двух рек, что, дескать, хорошо бы его реставрировать, устроить там на современный лад кафе, гостиницу для туристов... Она чернявая, плотная, взбалмошная. И работает в нашем отделе давным-давно, и нравится мне, и у нее этот спортсмен... Уложенная в слова, она становится Катей.