Жив ли он? Я думаю, жив. В самые страшные свои часы я схожу с ума от мысли, что он может быть мертв, — но все же надеюсь, что жив. Я вижу его рядом с морем. На его боку примочка из хвоща и окопника. Он снимает ее и видит, что рана затягивается. Улыбается, думая: «Корраг», и возвращает компресс на место.
Ну вот, теперь я спокойна. Я вновь вижу его темно-рыжие волосы.
Я должна поспать. Отчасти это значит потерять последние часы, последние вздохи. Но в те минуты, когда я думаю о жизни, о любви, об олене с тонкими рогами, в голове у меня звучит голос Гормхул: «Тебя найдет человек».
Я думаю, он придет завтра. У меня остается все меньше дней.
Пусть он придет. Пусть сделает свое дело, даже если это причинит мне боль. Даже если его дело — просто бросить мне в лицо слово «ведьма» или «карга». Потому что я все еще жива. Те, кого я люблю, живы, — какую же боль можно мне причинить? Чего тут бояться?
Жизнь значит для нас не в пример больше, чем смерть. Жизнь — это то, что мы помним. Не то, как умирали наши любимые, а то, какими теплыми и сияющими были их глаза и как они прожили свой век.