Колдунья-индиго

– Уставы Вооруженных сил для меня – святое! Я всегда ношу их на своей груди, поближе к сердцу, потому что мое жизненное кредо и девиз – «Действуй по Уставу, завоюешь честь и славу!». А в Уставе что написано? «Приказ начальника – закон для подчиненного!» И далее действительно говорится, цитирую: «Приказ должен быть выполнен беспрекословно, точно и в срок». Конец цитаты. Любой приказ! Но вот каждый ли? Есть буква Устава и есть прилагаемый к нему гуманный правозащитный дух! По-разному пахнут умащенные драгоценными парижскими благовониями бояре, возвратившиеся из очередного заграничного вояжа, и томящиеся в узилищах воеводы, по дури выполнявшие приказы, руководствуясь буквой Устава, а не его дивно пахнущим духом. Сколько их, горемычных военачальников, томится в темницах сырых? Куда их, пренебрегших волшебным гуманным ароматом, этапируют? И принимая во внимание вышеописанные обстоятельства, попрошу кое-кого не смотреть на меня волком всего лишь за то, что я руководствовался в бою правозащитным духом! А что наши дружины понесли большие потери, так войны без потерь не бывает! На то она и война! Зато наш парфюмный дух силен!

Тут все воеводы завертели носами и попросили пошире открыть окна, чтобы проветрить помещение…

Погруженного в свои мысли Удала вернул к действительности язвительный вопрос Василия Шибанова:

– Что молчишь? Язык проглотил? Или возразить нечего?

Но Удал не искал контраргументов для продолжения спора, а размышлял над философским парадоксом.

– Почему царям, королям и прочим властителям, затевающим войны, достаточно приказать своим воеводам: «Воюйте гуманно! То есть убивайте вражеских солдат как можно больше, да и своих берегите в меру: без потерь войны не выиграешь. Но мирных поселян, бабушек и дедушек, не трогать! Ни-ни!» И пожалуйста, они сразу прослывут великими гуманистами, и к ним у Гаагского трибунала не будет никаких претензий. Конечно, мирных поселян, в том числе и по преимуществу бабушек и дедушек жалко. Умирать-то никому неохота! Но ведь и солдатикам, молодым здоровым мужикам и совсем юным мальчишкам, тоже бывает больно! Представьте, каково это, когда тебе протыкают копьем живот или мечом отрубают руку, а пушечным ядром отрывает ногу?! Если сразу голову оторвет, так хоть долго не мучаешься. Им бы, бедолагам, не помирать в лазаретах военных, а любить женушек да красных девиц, растить малых детушек и трудиться на благо свое и отечества, а не лежать на мемориальных кладбищах. И липовым «гуманистам», туда их загнавшим, не приходить бы к их могилам с венками и не проливать там на публику крокодиловых слез, а сидеть в тюрьме, гаагской или какой другой – без разницы. Потому как если ты гуманист – не воюй! А если уж решился воевать по крайней необходимости, не придуривайся, будто ты человеколюбец, и не прикидывайся, что только спишь и видишь, как бы защитить права человека. Ведь гуманных войн не бывает!

Отвлекаемый язвительными вопросами Шибанова от своих размышлений, Удал все же успел сделать для себя некоторые выводы. Прежняя простая и понятная жизнь по принципу «Веселие Руси – питие есть» имела и свои преимущества. Проснулся, открыл глаза навстречу утренней Авроры, совершил подвиг – отметил; отметил – думаешь о том, как бы сообразить. Сообразил – опять весь в поисках, где бы отметить… И так далее, и тому подобное ежедневно и постоянно, от младых ногтей, в лучшем случае – от отрочества и до ранней могилы. Поэтому никаких других несвоевременных мыслей в голову не лезет. А тут – только успел дать клятву трезвости, и сразу вся голова забита философией. Но философия для воина смерти подобна! Нет, отныне следует обдумывать только вопросы тактики и стратегии. Философия – философам, а воин – заботься об исправности амуниции да планируй диспозиции будущих сражений.

Шибанов принял молчание Удала за согласие с тем, что Курбский таки был выдающимся полководцем. Вот так-то! Что говорить, когда возразить нечего? И Василий, еще более утвердившись в своем намерении славить своего господина, тут же провозгласил новую здравицу:

– Да здравствует и славится князь Курбский – лучший и талантливейший писатель нашей эпохи!

– Никакой Курбский не писатель, – встрепенулся Удал. – Выброси его писанину в помойку, потому что ее все равно не напечатают!

– Почему не напечатают?! – возмутился стремянный.

– Потому не напечатают, что автор не числится ни в какой шайке, в смысле – ни в какой творческой организации, – пояснил Удал.

– Да, действительно, Курбский в шайке, в смысле – в творческой организации, не состоит, – расстроился Василий, но тут же радостно воскликнул: – Зато князь теперь эмигрант, более того – перебежчик! А для эмигрантов у нас все дороги открыты! Был парень на Руси никем, свалил за бугор в тяжелую для Родины годину – стал за морем ничем, вернулся, когда стране полегчало, – и добро пожаловать на большую эстраду или в выдающиеся писатели. А уж про перебежчиков я и не говорю – они у наших издателей на вес золота! Спорим, писанина Курбского станет бестселлером!?