Колдуны и жертвы: Антропология колдовства в современной России

Вместе с тем, будучи активным участником колдовского дискурса, Надежда Ипатовна позиционирует себя не только как жертву колдовства. Хотя она не признает магических способностей ни за собой, ни за своей матерью, тем не менее рассказывает, что способна сглазить, а ее мать — снять сглаз. В сложных жизненных ситуациях Надежда Ипатовна часто прибегает к помощи колдунов и бабок, и, похоже, уже сама эта активность воспринимается ею как подобие магической силы. Следы такого самовосприятия заметны в рассказах о бабушке-колдунье:

Вот у отца мать, покойница, она была вот колдуньей. Страшной колдуньей. Когда маленькая была, я ее побаивалась. А потом, когда уже стала в десятом или в одиннадцатом классе, я просто стала заступаться за маму, я стала тоже с ней, как говорят, загрызаться. И потом она сказала: «Ты такая же противная, как твоя мать!»,

а также в истории, приключившейся с сыном: Саша избил парня, заступился за честь сестры, и родители того парня хотели Сашу засудить. Надежда Ипатовна просила забрать заявление:

Мало ли, что с вашим сыном будет, вы тоже будете умолять об одном.

Но те — ни в какую:

Давай восемь тысяч рублей, и всё.

Денег Надежда Ипатовна им не дала, Сашу суд оправдал, а тот парень вскоре сам попал на скамью подсудимых:

Ограбил квартиру какого-то начальника.

Его родители просили забрать заявление — тот не стал:

Мол, надо было сразу каяться, а не отпираться. А мать того парня на Новый год отморозила ногу, ампутировали.

Знакомые приходят к Надежде Ипатовне, рассказывают:

То-то и то-то с этой семьей. А мне все равно, что с ними.

Надежда Ипатовна выросла в старообрядческой среде, где фольклорные представления отличаются глубокой архаичностью; рассказы о колдунах и обереги от порчи сопровождали ее с детства. Однако до определенного момента эти воззрения были лишь фоном ее собственной жизни, «общее знание» традиции не касалось ее лично. Лишь практическое обращение к знатким заставило Надежду Ипатовну поверить в реальность магического.

Я ведь, как сказать, раньше вообще по колдунам не ходила, пока меня жизнь не заставила. В первый раз пошла, когда надо было Ларису вытащить <…> И с той-то поры, когда сходила, я поверила в это, что действительно могут человека испортить.

Но в то же время что-то мешает Надежде Ипатовне до конца признать эту реальность.

Я вообще вот это, я раньше не задумывалась, но сейчас вот оказывается, или что просто мы к старому возвращаемся, как раньше. Говорят, этих колдунов-то всяких много было, порчи-то… И в то же время вот какое-то подсознание вроде бы где-то срабатывает, что этого не может быть, что это нереально! Что… как так можно сделать?

Выросшая среди верующих людей и получившая образование в советской школе, Надежда Ипатовна говорит на двух «языках» — материалистического и магического отношения к миру. Впрочем, такой «культурный билингвизм» характерен не только для выходцев из старообрядческой среды и не только для сельских жителей; вера в приметы и следование запретам появляются у многих наших современниц с возрастом, что отмечает и сама Надежда Ипатовна:

А потом просто вот жизнь заставила верить во все это.

Различаются, пожалуй, лишь локальные диалекты этого символического языка.