Колдуны и жертвы: Антропология колдовства в современной России

Второй сюжет — об освобождении колдуна, собравшегося умирать, от слов: он наговаривает слова на веревку, завязывая на ней узелки, и закапывает в землю[338], пускает по воде, сжигает или относит в лес [Арсенова 2002: 13–14], оставляет на дороге или, уже лежа на смертном одре, передает другому человеку [Никитина 2002: 372–373]. В этом последнем случае используется предмет домашнего обихода — веник, кружка с водой и т. п., который умирающий колдун вручает обманом. Слова могут быть переданы и невидимо — колдун берет за руку неосторожно приблизившегося к нему человека и словами На тебе! совершает передачу [Никитина 2002: 372; Максимов 1989:70]. Невидимость слов сочетается, тем не менее, с их действенностью — веник, на который передали, рассыпается; курица дохнет; ребенок не справляется с полученной силой и погибает. Человек, взявший наговоренный предмет или даже пустую руку колдуна, становится знатким, обладателем силы или маленьких, которым он отныне должен давать работу.

Что же касается знания-умения (мастерства, ловкости, опытности) обычных людей — обычных прежде всего, если не исключительно, с точки зрения их хозяйственных занятий, общих для всех, — то оно осмысляется в терминах удачи, фарта, везения («знаков профессионализма», по Т. Б. Щепанской). В Верхокамье и на Вятке существует выражение «отдать что-либо с рукой», что означает отдать не только сам продукт, но и удачу, умение, сноровку, в целом все то, что требуется человеку для производства этого продукта. Особенно оберегают те умения, которыми отличаются от других (например, одной хозяйке удаются шаньги, у другой замечательно родит капуста, у третьей ведутся куры). При даре/продаже этого продукта остерегаются передавать его из рук в руки и используют что-либо (например, стол) в качестве «посредника». Этот запрет типологически сопоставим со способом передачи колдовского знания, но в данном случае подчеркивается нежелательность такой передачи, и, кроме того, характер знания здесь иной, оно не осмысляется в терминах силы или сотрудников.

В таких понятиях, как нюх, чутье, призвание, также характеризующих профессионализм обычных людей, воля субъекта выражена более явно, что сближает их с концептами, описывающими деятельность деревенских ремесленников, колдунов и всех тех, кто имеет особые способности или занимается необщим делом[339]: обладать и одновременно быть обладаемым некоей силой, предстающей в разных формах и понимаемой с разной степенью абстракции. Потому, собственно, понятие знать в народной культуре может относиться не только к колдунам, но и к их антагонистам — святым, например: Он шибко знал, — уважительно говорили о монахе, который пророчествовал о будущем Почаевского монастыря (что в войну будет лазарет, что восстановится монастырь) [Тарабукина 1998:445]. Одна из информанток говорила мне о духовнице старообрядческого собора:

Она знающая шибко — молитвы знает, читает, поет, много лет в духовницах[340].

Похоже, что лишь образ жизни героя рассказа определяет оценку окружающими природы его знания: праведность человека позволяет считать источником его сверхъестественного знания Бога, неправедный или даже самый обычный образ жизни — сатану. Потому, видимо, в целом легко различая колдунов и святых (хотя в рассказах о них есть общие мотивы), народная традиция с трудом отличает бесноватых от блаженных — схожесть моделей поведения (отказ от социальных норм, буйство, странные речи и т. п.) нередко приводила к тому, что святость человека признавали лишь после его смерти, тогда как при жизни он считался одержимым нечистым духом (см., например [Стрижев 2001]).

Показательный пример того, как у человека появляется репутация знаткого, приводит М. Забылин: