Колдуны и жертвы: Антропология колдовства в современной России

Кровь заговорю… <Вы можете, да?> Тоже знаю, поранится, прибежит ко мне [Адоньева 2004: 92].

Знать — уметь, обладать опытом:

Соб.: А вы умеете трясти?

Я не умею, ну… если кто заставит дак, так ведь вытрясу все равно, потрясу.

Соб.: А специальные лекари есть?

Какой лекари, не-ет. Какие лекари… Это какие бабушки есть, дак потрясти могут. Кто может, дак потрясет, легче…

Соб.: Это каждый человек может?

Ну, где каждый… Если он не знает, не тряс никогда дак… стрясти можно в другую сторону. (Смеется.) Надо уметь тожо. Уметь, знать[334].

Наряду с противопоставлением «не знать vs. знать» тексты интервью демонстрируют и другую оппозицию: «знать теоретически vs. знать практически, уметь», вызывающую в памяти пословицы об уме и толке/разуме, ср. также:

Слыхать — слыхала, а вот знать — не знала. Сама это дело не делала[335].

Любопытно, что и эту оппозицию обнаруживает колдовской дискурс (что в данном случае кажется несколько парадоксальным):

У нас есть один такой, с нашей деревни, у него теперь-от зубы нету, он теперь отказался, он много знал шибко. Зубы нету — толку нету. Хотя и знат, чё-нибудь делать будет, а без толку всё равно[336].

А у нее эта корреспондент спрашивала, говорит: «Как ты это всё знаш?» — «У меня, — говорит, — 12 замков». — «Ты мне скажи». — «А я, — говорит, — если я 12 замков скажу, дак, — говорит, — я ничего знать не буду. Нельзя, — говорит, — мне говорить»[337].

Она знала что-то показать, а делать — не знаю, могла или нет [Кузнецова 1992: 119].

Следовательно, колдун, номинально оставаясь знатким и оставляя при себе свои знания, так сказать, теоретически, в результате некоторых обстоятельств (о которых было сказано в третьей главе) может лишиться своих «профессиональных» способностей, умения делать. Этот парадокс, впрочем, решается просто: потеря колдовских умений осмысливается в народной культуре как буквальное забывание слов либо как запрет на их произнесение.

Соответственно, и настоящее знание-умение, дабы отличить его от «неполноценного собрата», осмысливается как обладание дополнительной силой, нередко персонифицируемой в образах чертей, маленьких человечков в красных шапочках и прочих сотрудников (чем их у колдуна больше, тем он сильнее) или же понимаемой как способность к вездесущести в разных вариантах (оборотничество, способность заглядывать в прошлое и предугадывать будущее и т. п.).

Знание имеет материальную природу еще в двух сюжетах мифологических рассказов. По одному из них, о посвящении в колдуны, инициируемый должен ночью в бане проглотить некую субстанцию, символизирующую колдовское знание (слюну колдуна-учителя, лягушек [Мазалова 2001:30; Михайлова 2005: 23; Арсенова 2002: 9]). Этот сюжет встречается и в инверсированном виде: неофит должен залезть в рот и вылезти через ухо или заднее отверстие некоего существа — гигантской щуки, собаки, лягушки, свиньи, лошади, коровы, зайца, волка, медведя [Черепанова 1996: 80; Мазалова 2001: 151; ТКУ 2000: 41–43; Верещагин 1909:81]. Иногда мотивы совмещены: герой лезет в рот лягушки, это вызывает у нее рвоту, которую он должен проглотить, — здесь подчеркивается тождество концептов обладать/быть обладаемым чем-то.