Колдуны

Их дочка всегда была шалуньей. Отвернешься в супермаркете, а она уже через два прохода придумывает игру в магазин с товарами с нижних полок. Едва научившаяся ходить, она убегала по траве – холодной или покрытой росой, – оставив его в парке с коляской, нагруженной сумками и медведями. Том и сейчас может увидеть ее двух- или трехлетней: похожие на игрушечные резиновые сапоги на коротких ножках выписывают круги на газоне игровой площадки под прерывистое дыхание малышки. Безрассудная и наполненная восторгом от простой радости движения, Грейси всегда топала по прямой к забитому машинами горизонту. Сколько раз ему приходилось изучать местность, отыскивая опасных собак, быстрые велосипеды, пруды, блеск битого стекла, какашки, которые прятались свернутыми змеями. И бросаться в погоню. Сегодня он даже не заметил, как она вышла из дома. Хоть мысль о том, что дочка не вернется, и не нова, смириться с этим Том не может.

– Заблудилась, орешек? Перепугалась? – Констатация очевидного только усиливает ощущение собственной бесполезности.

Плечи Фионы расслабляются от облегчения, хотя в голосе по-прежнему звучат строгие нотки:

– Что говорила мамочка, а? Насчет того, чтобы не ходить туда?

Фиона бросает острый взгляд на Тома, и тот смущенно шарахается в сторону. Он чувствует себя обманутым и внезапно отстраненным, оторванным от этих двоих, которые поддерживают его в жизни. Он затащил их в полуразрушенный дом с отвратительными соседями, непомерно далеко от школы, работы, друзей и комфорта.

Финансовые проблемы – единственное электричество, которое сейчас проходит по их нервам-проводам. Как бестолковый политик, он продал своей дочери идею жизни среди деревьев, чистого воздуха и друзей-кроликов. Том никогда раньше не жил в деревне. Что он мог об этом знать? Или вообще о чем-нибудь? Широкополосный интернет здесь едва струится, а в квартире был стремительным. Мгновенный доступ ко всему миру, к людям. Еще одно предупреждение о том, как далеко он увел свое племя от всего привычного.

– Я позову Арчи, – говорит Том.

Ему никто не отвечает.

Прижавшись к матери, Грейси наконец всхлипывает. Ее накрывает теплом и ароматами, которые были рядом от самой кроватки в роддоме и колыбельки. Всего лишь запах матери вызывает целую волну воспоминаний, и та поднимается выше плотин, возведенных дочкой за всю жизнь. Самое безопасное место – рядом с мамой.

Фиона шепчет: «Тссс…» – и целует взъерошенную макушку Грейси.

Том выходит.

21

Сумерки старят и без того темное низкое небо. Свет, что еще остался, тускнеет и заставляет Тома чувствовать себя так, будто он страдает дегенеративным заболеванием глаз.

За пределами сада, среди корней старых деревьев, тусклый блеск неба полностью поглощает дальняя сторона леса, где бы ни проходила ее граница.

– Арчи!

Пригибаясь под мускулистыми ветвями, отмахиваясь от мешающей молодой поросли, поскальзываясь на мокрой тропинке, он умоляет влажную землю отдать собаку и нового пингвина Грейси. Но перед напряженными глазами Тома лишь муть, словно он погрузился под воду в канале.

Между непроходимыми зарослями кустов и колоннами увитых плющом стволов муть размывается до почерневших сгустков пустоты. Стоящие рядом предметы наползают друг на друга и превращаются в нечто совершенно иное: дерево становится великаном, куст – двуногим волком, папоротник – лицом, перед которым Том едва не извинился, упавшая ветка кажется сгорбившейся от горя женщиной в накидке. Пустоты расширяются, углубляются. Верхушки деревьев протягивают руки вверх и поникшими пальцами хватаются за лучи умирающего солнца.

– Арчи!

Полуослепший Том пошатывается, а за ним наверняка наблюдают коварные твари. Он спотыкается, бледный и теплый, точно дрожащее животное, которое пахнет пищей и уже давно должно прятаться в своей норе. Древние инстинкты трепещут в ожидании нападения сзади или сбоку.

– Арчи!

Оказаться здесь так скоро после первых напрасных поисков и пытаться найти уже не только очередную потерянную игрушку, но и собаку – это доводит его от подавленности до раздражения. Оно тлеет внутри, словно приступ несварения желудка. И все же Том здесь, ищет второго пингвина, заблудившегося не на той широте в чужом краю. «Оба мы дураки набитые».

– Малыш!

Грейси не сбилась бы с пути, так что, по крайней мере, игрушка должна быть где-то на тропинке. Местами пингвин белый, приметный. Не так много возможностей сойти с тропинки между деревьями, которую, возможно, даже протоптали животные.

Том идет дальше и все сильнее ощущает скованность, когда пригибается и бросает взгляды на свои едва различимые в темноте ноги. Но он успевает продвинуться вперед не больше чем на несколько сотен метров, когда его заставляет выпрямиться запах разложения.

Морщась от миазмов, привкус которых, кажется, намерен навсегда поселиться у него во рту, Том глядит под ноги. Ничего не видно. Он отмахивается от чего-то невидимого и слышит жужжание у себя над ухом. Затем вглядывается вверх, на кружащееся кольцо насекомых.