Колечко

Бонов все более и более терялся; ему надобно было уже давно быть за дверью, а он принужден был выдерживать формальный допрос старухи, которая, от нечего делать, радехонька была поболтать с кем бы то ни было. К счастию его, по окончании разговора о Рязани и Калуге, раздался звон и лакей доложил о графе П… Бонов воспользовался этим случаем, раскланялся с княгиней, подошел к Аннушке и, напомнив ей потихоньку наставления, ушел из гостиной, проклиная старую болтунью. На этот раз швейцар обошелся с ним вежливее; он узнал, что ее сиятельство изволила ласково говорить с Боновым. Стало быть, он не из простых. Отчего же однако княгиня так разговорилась с Боновым, неизвестным молодым человеком? Эти дамы du haut parade[6] любят статных и молодых кавалеров, а на прочих едва смотрят. От того, что ей решительно нечего было делать, хотелось говорить, а не с кем. За неимением гербовой бумаги пишут на простой.

VII

Освободившись от многоречивой княгини, Бонов поспешно отправился к Хомкину. На дороге встречал он многих неотвязчивых знакомых, которые, поймав кого-нибудь на улице, непременно останавливаются для разговоров. Бонову было не до них; сухостью обращения и озабоченным видом удалось ему сократить эти остановки, и наконец он благополучию достиг вожделенной цело путешествия.

В доме Хомкина все пришло в прежний порядок. Марья Алексеевна взяла свой чулок. Хомкин, хотя поседевший и изменившийся в лице совершенно, пришел в себя; возле него сидел Адам Адамович Братшпис, занимая его любопытными разговорами о том и о сем. Бонову досадно было, что Братшпис пришел прежде него, и он решился не оставлять Хомкина ни на минуту в течение целого дня.

Братшпис уговаривал Хомкина идти вечером к Щекалкину отыгрываться от вчерашнего проигрыша и приглашал туда же Григория Александровича, который с радостью принял предложение.

— Что это Аннушка нейдет, — говорила Марья Алексеевна, — ведь обещала непременно быть.

— Верно, нельзя, — подхватил Бонов. — Она живет с старой барыней; а у них ведь причуд не приведи Бог сколько. Впрочем, теперь всего четыре часа; еще, может быть, и будет.

— Однако, не забудь, Григорий Александрович, тотчас уйти, если Аннушка придет: ты знаешь наше условие.

— Я, кажется, до сих пор держал слово, Марья Алексеевна.

— То-то, смотри же.

— Коли дочь не придет, сходи к ней, жена, вечерком.

— Нет, батюшка, там вечером не допросишься никого, хоть умирай; народу всегда такая тьма, что от карет на улице проходу нет. Княгиня-то важная дама: к ней весь город, хоть морщится, да бежит.

Братшпис тщетно ждал до шести часов; Аннушки не было; он досадовал на слепой случай, лишающий его возможности исполнить свое предприятие. Потеряв надежду увидеть ее, он распростился с хозяевами и объявил Хомкину, что зайдет за ним часов в девять, чтобы вместе идти к Щекалкину.

Когда он вышел, то Бонов, оставшись один в обществе надворного советника и его супруги, несколько раз принимался было поговорить наедине с Хомкиным, хотел отвлечь его от вечернего визита к титулярному советнику. Он начал было уже читать диссертацию о непостоянстве счастия на свете вообще и в картах в особенности, начал доказывать, что безрассудно поручать капиталы свои коварной двойке, что отец семейства в особенности должен беречь копеечку на черный день; но вдруг в уме его блеснула мысль. Он жадно за нее ухватился и в тот же миг прекратил разговор о картах и деньгах, что очень радовало надворного советника. Било семь часов, било восемь; Аннушки не было; наконец, пробило и девять, а ее все нет, как нет. Явился Братшпис в зеленом фраке, в гусарских сапожках и со всеми принадлежностями обычного своего костюма. Он осведомился об Аннушке, и, узнав, что она не была, начал торопить Хомкина, говоря, что до Щекалкина далеко, что пора в путь, что ему хорошо пройтись пешком и т. д.

Вследствие этого, надворный советник Хомкин, Адам Адамович Братшпис и Григорий Александрович Бонов отправились в путь. Дорóгой разговор, в виде прелюдии к готовящейся музыкальной пьесе, вертелся на шестерках, семерках, валетах, семпелях, транспортах и прочем. В половине десятого компания, поднявшись по бесконечной лестнице, шла по галерее к квартире титулярного советника Щекалкина.

VIII

— Здравствуйте, гости любезные. А! Любезнейший благоприятель, вот и вы; очень рад, что вчерашнее нездоровье скоро миновалось; я было крепко за вас трухнул; вы, казалось, так были расстроены; я думал, что у вас будет жестокая горячка.

Так говорил Щекалкин, встречая своих гостей.

— Слава Богу, все прошло, только голова что-то болит; мало спал, да и простудился, должно быть.

— И вас много благодарю, любезный Григорий Александрович, что не забываете нас.

— Ты, братец, меня благодари, — сказал Братшпис, — я назвал к тебе сегодня гостей: к тебе, отшельнику и домоседу, надобно зазывать честных людей.

— Удружил, батюшка Адам Адамович, а я было думал, что мне придется вечер горевать одному. Как прикажете, почтенные гости, за дело, что ли? Или прежде перекинуть словцо-другое?