Колесница Джагарнаута

- Бами! Касса! Билеты! Болтал-болтал, тянул-тянул, а поезд-то хвостом вильнул. - В несколько прыжков он спустился по лестнице и бросился во двор. Его молодой металлический голос звучал оглушительно:

- По коням!

- Ну-с, всякому свое, - проговорил начальник, - поиграли в спасителей прекрасных пленниц. А теперь, Аббас Кули, за работу. Итак все графики экспедиционных исследований полетели к черту.

Он проводил исчезавшую в дымке пустыни цепочку игрушечных вагончиков, поглядел на пыль, клубившуюся в степи от копыт всадников-пограничников, скакавших в сторону далекой башни водокачки, и пошел к лестнице. Он остановился около нее и как-то вскользь спросил у семенившего за ним Аббаса Кули:

- А они? Они ничего не сказали больше?

- В каком смысле, начальник?

- Ну... Шагаретт и эта, та... ее подружка.

- Вох-вох! Совсем забыл. Девчонки целовали ноги великому начальнику и благодарили, благодарили великого начальника и целовали ноги. "Чаша нашей благодарности, говорили, переполнилась до краев, и мы будем рады, если великий начальник осушит ее до дна".

- Мысли ваши, Аббас Кули, скачут горячим конем. Это вы так говорите. Меня интересует, что они сказали?

- Госпожа Шагаретт?

- Ну, хотя бы!

- Вох-вох! Эта невзнузданная кобылка брыкается и косит глазом, вместо того чтобы сказать "спасибо"! Вы же ей жизнь и честь сохранили. Так она знаете что сказала?

- Ну!

- Боюсь и повторить.

- Да развяжете вы наконец язык?!

- Не убивайте только меня, вашего верного слугу. Она сказала, то есть Шагаретт, кусачая кошка: "Что ваш знаменитый воин с изрубленным саблей лицом такой гордый? Не соизволил даже пожаловать к нам. Не счел нужным спросить, не нуждается ли дочь вождя могущественного племени джемшидов в чем-либо. Гордец он, ваш знаменитый воин!" Так и сказала. Слово в слово.

- Так! И это все? - протянул начальник с несколько растерянным видом.

- И еще она добавила. Не сердитесь, начальник. Она сказала: "Жаль мне жен знаменитого воина: сколько приходится им терпеть и лить слез от его характера! Камень у него, а не сердце".

- И еще моя просьба, дорогой Аббас Кули. У нас, у русских, считается верхом неприличия называть девушку... так, как вы вздумали называть. Бедные, несчастные девушки-персиянки заслуживают всякого сочувствия... и уважения.

Не взглянув на верного слугу и друга, начальник экспедиции быстро пошел по двору. Подергивая свои свалявшиеся в проволочные шнурки-усы, Аббас Кули вслух нараспев говорил:

- Аркан любви то расправляется с близкой душой, как с чужаками, то благоволит к диким кочевникам степей. Вох-вох!

Кто вкушает со стола любви,

Изведает лишь кровь своего сердца.

Кто отведает напиток любви,

Тот не найдет в чаше ничего, кроме

влаги глаз своих.

Ужасно остался недоволен собой Алексей Иванович. Он дал волю раздражению, поддался чувствам совсем лишним, никчемным, по его глубокому убеждению.

Что же такое произошло? Почему нахлынуло столько мыслей? Почему вдруг вся его жизнь промчалась перед ним стремительной чередой?..

ГЛАВА ПЯТАЯ

Взмывает краснокрылый беркут над

просторами пустынь. В скалистом ущелье

его гнездо, на ледяной вершине его

насест, над бездной терзает он когтями

дичь.

Б о б о Т а х и р

Стяни все жилы! В бой пошли всю

кровь. Пусть в полный рост твой дух

отважный встанет.

Ш е к с п и р

Он умирал. И с каждым часом уверенность, что он умирает, делалась все яснее. Никакие госпитали, никакие врачи не помогали.

Он не позволял себе задумываться над своими недугами и решительно отгонял мысли, порождавшиеся внезапно возникавшими болями. Длительная тренировка воли позволяла ему загнать боль вглубь. Давалось это с величайшим трудом и требовало очень много времени, потому что возникала боль то там, то тут, во всех местах, где в память о войне оставались рубцы на теле. Они напоминали о себе в самых неподходящих случаях и были в основном связаны с переменой погоды. Они давали о себе знать, напоминая о прошлом, о стычках, о боях. Воспоминания сами по себе были волнующими, но их было столько, что хватало на весь день и ночь. Такими воспоминаниями пристало заниматься старику.

По крайней мере, он думал так. Врачи не слишком обнадеживали его: "Надо потерпеть. Вернетесь в строй когда-либо. Недуги, конечно, останутся, но они постепенно... ослабнут. Отдыхайте. Лечитесь. Вы заслужили. Побольше покоя!"

Он умирал от этого слова - "покой". Он не мог слышать о приемных покоях, клиниках, больничных койках. От запаха карболки и лекарств он терял сознание. Он разуверился в медицине. Он боялся признаться, но чувствовал, что и врачи, и он зашли в тупик, что врачи отступаются от него и что выхода нет, что он обречен на медленное умирание.

Большой специалист долго изучал его. "Крепко тебя, батенька, саданули. Холодное оружие? На юге?" Профессор был любопытен. К тому же он заставлял пациента рассказывать подробно о всех обстоятельствах ранений. "Истоки болезни - половина лечения".