Колесница Джагарнаута

Просматривая письма, донесения, разведывательные сводки, оказавшиеся на полках и в ящиках сейфа, Алексей Иванович установил, что все записи велись на немецком языке. Выяснилось, что одним из высших духовных лиц провинции Хорасан был ференг — немец…

В башне, наряду со многими ультрасовременными приспособлениями, имелось многое, от чего пахнуло затхлостью глубокой древности. На зубчатых стенах лежали гигантские бревна, которые легко было столкнуть и которые, скатываясь, могли сбить приставные лестницы или раздавить целую ватагу воинов. Бросились в глаза и котлы с застывшей смолой, чтобы лить ее, растопленную, на головы штурмующих, и многое в том же духе.

— Да, святыня подкреплена крепостью! — сказал Мансуров, обегав с малышом Джемшидом все «стратегические точки». — Запомни, сынок, как деспоты оберегали свою шкуру.

— Дедушка тоже здесь хотел воевать, — важно сказал мальчик. У него глазенки горели от любопытства и восхищения. — И я бы отсюда стрелял в черных людей!

Мансуров и Шагаретт только переглянулись.

— Ох уж эти мне воины! — грустно заметила молодая женщина, привлекая к себе мальчика.

— Воевать! — вырываясь из ее рук, кричал малыш. — Когда будем воевать? Я возьму вон ту винтовку!

— Повоюем завтра, если придется. А сейчас воины отправляются спать. Шагом марш!

Малыша с трудом увела Шагаретт в соседнюю михманхану. Мансуров задумался. Постучались.

— Заходите! — сказал Мансуров и настороженно посмотрел на дверь. Вроде вождь еще не приехал. С башни открывался отличный обзор всей степи это Мансуров заметил еще с вечера. Света автомобильных фар на горизонте не было видно. Где-то вождь, старый Джемшид, со своими провожатыми застряли основательно.

В михманхану вошли пуштун — начальник уезда и… вездесущий Аббас Кули.

— Крепость! — поздоровавшись, воскликнул Аббас Кули. — Господин мюршид построил настоящую кала — крепость. Здесь я первый раз. Мюршид никого не пускал сюда.

— А аллемани? Ведь теперь ясно, кто был главным начальником всех хорасанских и гератских немцев. Абдул-ар-Раззак…

— Немцев тоже сюда не пускал. Дурак он был бы, если бы пустил. Может быть, был сам аллемани, но не пускал. Управлял, повелевал, распоряжался, но не пускал. Разрешите, я налью себе и нашему другу чаю. Проголодались.

— Давайте! Шагаретт укладывает сына. Сейчас придет и распорядится.

— Вы сына возьмете с собой?

— Да.

— Джемшид не отдаст внука.

— Вопрос решен.

— Джемшид не отдаст внука.

Заговорил с полным ртом пуштун:

— Мальчика отберете только оружием.

— В чем дело? Я же договорился.

— Мехр заплатили — заплатили. Клятву выпили — выпили. Старейшины слово завязали — завязали. А мальчика не отдаст. Вот скоро приедут — увидите. Старик нарочно сюда вас заманил.

— Ловушка! — мрачно сказал Аббас Кули, уплетая с аппетитом все, что попадало ему на суфре под руку.

— Ловушка? Ну, мы еще посмотрим! — с возмущением воскликнул Мансуров. — Еще неизвестно, кто попал в ловушку.

Но он сразу же остыл.

— Жаль, что вы, Алеша-ага, послали своего аскера-шофера помогать этому змею хитрости и коварства.

— Вождь, старый Джемшид, — заметил пуштун, — торговец интригами и заговорами. Я знаю. — Он был немногословен. Угощения на суфре сделали его сдержанным в разговорах. — Была бы у вас ваша пыхтелка, сели бы в нее, взяли бы мальчика, его мать и уехали бы. А мы тут вместе с моими кочакчами и с его аскерами объяснили бы джемшидам положение звезд и прочих светил. Вон тут какие стены! Ай-ай! Какие стены! — воскликнул пуштун, чуть не подавившись холодной бараниной.

— Балаган какой-то! — возмутился Мансуров.

Аббас Кули и пуштун самозабвенно чавкали. Они действительно проголодались.

— В кочевьях чтут свои договора и слово! — после паузы проговорил Алексей Иванович. — А старый Джемшид все же дед мальчика и отец его матери. Джемшид хозяин своего слова. Он не захочет вредить своей семье. Он не пойдет против воли небес, наконец. Он едет сюда, чтобы освятить договор в этой святыне, где… — Он запнулся. Ему не хотелось упоминать, что прекрасная джемшидка считается пророчицей и что слово пророчицы веско и уважаемо.

Аббас Кули почтительно встал:

— Госпожа — ваша супруга. Но она пророчица. А что скажет и сделает пророчица, знает… — он поднял глаза к небу, и все его лицо сморщилось в таинственную гримасу.

Пуштун тоже встал и помотал головой:

— Темны и неясны мысли пророков.

— Я уверен! — воскликнул Мансуров. И тут сердце его кольнуло едва заметное сомнение. Что-то неуловимое в поведении Шагаретт породило это сомнение.