Колесница Джагарнаута

Губернатор поглядел вслед ползшему над плоскими крышами облаку желтой пыли и провозгласил:

— Мы — верующие в истинного бога и пророка его. Джемшидский мюршид Абдул-ар-Раззак тоже мусульманин, преданность которого вере истинной известна. Но сам пророк Мухаммед, да благословенно имя его, соизволил изречь: «Справедливость без веры полезнее для сохранения порядка вещей, нежели тиранство и глупость шейхов, покровителей веры». Итак, почтенные, вы сами слышали и видели господина Сахиба Джеляла и потому не смейте причинять вред тому мальчику, пусть он будет сыном трижды кяфира неверующего, если кяфир — друг государства. Вы здесь живете из милости падишаха, пользуетесь благами из наших рук, господа бухарцы, а потому извольте открыть уши внимания и склонить головы повиновения. Идите.

Весьма довольный собой и своими поступками, губернатор отправился на соколиную охоту, — собственно, этим и вызван был ранний приезд в подворье. А бухарцы, желчные, недовольные, разбрелись по чайханам и караван-сараям, не смея даже ворчать вслух.

Да, Сахиба Джеляла бухарские эмигранты боялись и уважали. Сахиб Джелял — властелин богатый и могучий. Его тоже считают беглецом и изгнанником, нашедшим прибежище на Востоке. Сам эмир бухарский Сеид Алимхан, живущий в изгнании во дворце близ Кабула, сажает Сахиба Джеляла рядом с собой по правую руку и слушает его советы. Алимхан слушался Сахиба Джеляла еще во времена, когда сидел на своем троне в Бухаре, бывшей средоточием исламской веры и силы всего мусульманского мира, пока революция не сокрушила ее стен. Еще в те времена слово Сахиба Джеляла было непререкаемо.

И, удаляясь, почтительно и подобострастно вспоминали бухарцы-эмигранты Сахиба Джеляла. Революция их всех выгнала из Бухары — едва ноги унесли. Они здесь, в Мазар-и-Шерифе, влачат нищенское существование. А мудрый, страшный Сахиб Джелял живет как ни в чем не бывало, и богатств у него не убавилось, и могущества. Вот и властелин провинции всесильный господин губернатор почтительно ловит каждое его слово.

Нет, нельзя ссориться с Сахибом Джелялом. Из-за чего? Из-за какого-то мальчишки, сына того уруса-командира. И самого кяфира-уруса никто теперь даже пальцем тронуть не посмеет, проклятие на его голову!

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

В каждой складке слов по червяку.

Рудаки

С юга Балхскую степь окаймляет один из высочайших в мире снеговых хребтов — Гиндукушский. Но можно много дней ехать по степи и не подозревать о существовании гор. Злой ветер «афганец» поднимает столько серо-оранжевой мельчайшей пыли, что вся местность словно задернута плотным занавесом. А кто плохо знает пути и перепутья среди тугаев, зарослей седого камыша, бесконечных древних насыпей земли, выкопанных невольниками при проведении гигантских каналов, ныне ничего не орошающих и только уродующих равнину, тот обязательно заблудится и будет без конца плутать среди топких солончаков, песчаных барханов. И даже если он наконец наткнется на унылое нагромождение холмов лессовой, пухлой глины, груды битого кирпича и глиняных черепков, глинобитных приземистых хижин, скорее похожих на жалкие землянки, нежели на дома, он никак не догадается, что вступил в город Балх — прославленную некогда столицу обширной страны.

Что делали после странствования по приамударьинским пескам, среди развалин геолог Мориц Бемм и его кашгарские спутники в древнем Балхе, трудно сказать. Они с шумом, радостью и с неизменными банками пива в руках встретили Сахиба Джеляла и Мансурова, провозглашая: «Прозит!», «Скоу!» — и требовали, чтобы утомленные путешественники присоединились к их довольно уютно расположившейся компании. Немцы забрели, оказывается, в Балх, чтобы осмотреть археологические памятники и… присмотреть здесь местечко для постройки туристского отеля.

Уставшего, раздраженного медлительностью розысков, Мансурова мало интересовало все это. Он думал о злоключениях своего мальчика: «Даже травы пустыни вздыхают о нем… даже звери степные плачут».

Строфы эти вертелись настойчиво в мозгу. Несмотря на заверения губернатора о том, что мальчик жив, Алексей Иванович очень беспокоился, и мстительные мысли не оставляли его.

Да сгинет тот, кто не отвечает
Услугой за услугу
И нападением
за нападение.

Последние строфы четверостишия арабского поэта Али ибы Зейда, конечно, относились прежде всего к великому мюршиду, разрушившему покой семьи комбрига. Едва ли мюршид Абдул-ар-Раззак мог ждать приятного от встречи с ним.

— Великий сардар, — говорил о Мансурове моманд Бетаб, топорща свои длинные усы. — Благородный начальник! Золотой человек, но он с берега надежд упал в пучину отчаяния. Какая жена красавица! Какой сынок, истый маленький Рустем! Все было. Розы наслаждения смешались с шипами несчастья!