Колесница Джагарнаута

— А тот, кому здесь плохо живется, зачем здесь живет? Советское государство уже давно торжественно объявило: все, кто хочет вернуться, да вернутся. Всех ждет полное прощение, амнистия. Всех ждут пастбища, вода, земля, сытая жизнь.

Начальник уезда даже запрыгал на своем месте:

— Да, да. Из Кабула сказали такое. Вот мирза знает, — и он толкнул в бок маленького человечка в черном камзоле и узбекской тюбетейке, скромно сидевшего рядом с ним.

Опять воцарилось молчание, перебиваемое лишь громкими многозначительными вздохами, — вот и ясно, мол, зачем он приехал.

— Давайте поговорим как воин с воином, как человек с человеком, — сказал Мансуров. — Говорят, поехали на советскую сторону, в Чаршангу калтаманы или басмачи. Тоже была перестрелка. Есть убитые. Кто они? Они напали на советских людей. Ограбили. Безжалостно зарезали почтенного дехканина, отца семейства, раиса колхоза. Вот вы кричите: вдовы алиэли и салоров льют слезы, царапают нежную кожу на лилейных щеках, воют по-шакальи, горюют. А у раиса тоже жена, тоже нежные дочери, тоже сыновья, и они тоже плачут и рыдают. — Никто не прерывал Мансурова. Все слушали. Сучья трещали и гудели в пламени. Всплески густого багрового огня высвечивали папахи, чалмы, орлиные и плоские носы, темные, зловещие провалы глаз, нервно дергающиеся кисти рук. — Известно даже, кто устроил бандитский налет на Чаршангу. Я знаю его сам. Я встречал его несколько лет назад. Он сынок караул-беги бухарского, известного своими кровавыми делами, бека без бекства Фузайлы Максума, которого вот этой рукой выгнал я сам из Советского Таджикистана еще в тридцать четвертом году. А теперь сынок караул-беги злодея Фузайлы принялся опять за свое.

— Фузайлы Максум? Караул-беги, вы говорите? — встрепенулся Мориц Бемм. — О, это очень интересно.

— Вы меня извините, — оборвал немца Мансуров, — у меня официальный разговор.

— Мы — сын караул-беги, — вдруг важно заговорил плотный, еще молодой мужчина с черной, смоляной, подбритой на узбекский манер бородкой. Он почему-то встал и, положив ладони за бельбаг, все так же важно, с наглецой в голосе продолжал говорить, бросая высокомерный взгляд на начальника уезда и на Мансурова. — Тебя, урус, мы встречали в бою, и ты знаешь, наша рука крепко держит саблю, которую мы подняли ради прославления веры истинной. Но сегодня день мира. И мы пришли к тебе, урус, жаловаться. Жалобу приносим на действия пограничников. Мы друг Советской власти. Нас обижают, нашим людям наносят вред, наших людей убивают. Мы пришли с жалобой, с большой жалобой. Мы друзья Советов…

— Ваш отец служил и служит эмиру бухарскому. Он в большом чине караул-беги. Вы и ваши братья — тоже чиновники эмира и служите ему. Вы преданные слуги и друзья эмира, всех курбашей и ингризов. А друг всех людей — ничей друг.

— Пах-пах! Ты говоришь — большевики принесли мусульманам счастье. А где же оно?

Держался он назойливо и нагло. Ноздри его широкого носа шевелились. Он словно обнюхивал Мансурова.

— Помогите! Дод! Нас убивают, мусульман убивают! — Выкрикивая проклятия, к сыну караул-беги придвинулись еще двое, таких же плотных, в таких же халатах. По их кислым взглядам видно было, что они не рады затевающейся ссоре.

В двери заглядывали пуштуны. Начальник уезда делал им выразительные знаки глазами и руками, хотя и не торопился вмешиваться в спор.

— Где ваша родина, господин сын караул-беги? — спросил вдруг Мансуров.

Басмач несколько удивился:

— Где? В Бухаре. Я родился в Бухаре.

— А где Бухара?

— Как где?

— Бухара в Узбекистане. В Узбекской Советской Социалистической Республике. Значит, вы родились в Узбекистане. И Советский Узбекистан есть ваша эль, ваша родина, господин сын караул-беги. Не так ли?

Все в комнате подняли головы и слушали напряженно, внимательно.

— Вроде так… — заколебался сын караул-беги. — Бухара… Родина… Мусульмане мы…

— А что вы делаете? Знаете — неблагодарный плюет в миску, из которой поел. Вы обнажили саблю против своего народа. Вы нападаете на мирных дехкан. Сколько кишлаков, цветников, полей, виноградников по вашей воле отдала смерть пустыне.

Басмачи молчали, переглядывались. Внушительно заговорил начальник уезда: