Колесница Джагарнаута

«В отличную компанию я попал». Мансуров усмехнулся. Усмешка была замечена и вызвала нечто вроде замешательства среди собравшихся. Слава о безумной храбрости воина со следами сабель на лице носилась по всем провинциям, городам, селениям и аулам, но чтобы этот безумец полез в самое пекло, в басмаческое эмигрантское логово! Это более чем храбрость. Это безрассудство.

Все, в том числе и начальник уезда, с интересом и тревогой следили за происходящим. Очень многое — пожалуй, все — зависело от того, что скажет или, вернее, что прикажет Утан Бек. Начальник уезда мог разыгрывать важную персону, могущественного администратора, владыку степей и гор, но он был лишь игрушкой в руках местных эмигрантских вождей племен, таких, как Утан Бек.

Начальник и не скрывал, что он зависимый человек. Он окинул взором ветхие, с обсыпавшейся штукатуркой, с торчащей из щелей травой стены своего «дворца» и с напускной бодростью, бархатным голосом повторил свое обращение:

— Господин достоуважаемый Утан Бек, позвольте вам напомнить, что вы сами соизволили заявить об окончании джихада против большевиков. Вы сами помогали переселять отсюда любителей «джанджала», таких, кто в дом всевышнего лезет зажмурив глаза. Напомню вам ваше мудрое приказание схватывать и связывать вытаращивших глаза и пускающих слюну бешенства. И отправлять таких подальше. Вы сами, господин, садились в седло, и от вашей сабли смутьяны, не желавшие признавать приказ Кабула, разбегались, как муравьи от раскаленного железа. Вы сами заставляли осмелившихся сопротивляться афганским солдатам, платить «дииё» за пролитую афганскую кровь, а тех, кто не соглашался, собственноручно предавали властям на месть и расправу. Ваша мудрость сказалась в том, что вы благословили тех туркмен из бедняков и малозажиточных, кто пожелал вернуться в советские пределы. Господин Утан Бек, взываю к вашей мудрости и благоразумию.

Совсем разошелся начальник. Его глаза горели в возбуждении, смоляные усы топорщились, кулаки сжимались и разжимались. Он то и дело поглядывал на Мансурова, явно желая произвести впечатление.

— Брошены в зиндан достойные люди! — заговорил напряженно Утан Бек. — Достойные сыновья караул-беги бухарского, доверенные люди и сподвижники эмира бухарского, халифа правоверных Сеид Алимхана схвачены. Над ними свершено насилие, их позорно обвязали веревками. Плохо.

По комнате прошел ропот. Но Утан Бек поднял голову, выставил вперед свою седую бороду и проговорил:

— Господин начальник уезда, прикажите отпустить сыновей караул-беги.

Все ахнули.

Но начальник уезда воскликнул:

— Нет!

— Надо отпустить. — Но странно, в голосе Утан Бека звучали усталость и безразличие.

— Я не отпущу их. Я отправлю их связанными сегодня же ночью в Герат. Таков приказ.

Поколебавшись, старик проговорил:

— Пусть уйдут посторонние. У меня есть слово к великому воину.

Все, не дожидаясь напоминаний, поспешно вскочили и, произнеся одно слово: «Солыг!» — «Здоровы будьте!» — поспешили выйти. Остались, кроме Мансурова, только начальник уезда и два офицера из местного гарнизона. Мансуров не обратил внимания, что, когда начался разговор с Утан Беком, оба эти афганца извлекли свои пистолеты из кобур и положили их вместе с обнаженными саблями себе на колени.

Тяжело вздохнув, Утан Бек прочитал молитву и сказал:

— Народу претит кровопролитие, народ устал от басмачества и калтаманства. А тут новая печаль заставляет забыть старую.

— Говорите, почтеннейший.

— Мы договорились с шахским правительством Афганистана установить мир и согласие с советскими пограничниками.

— Правильно.

— Мы так и поступали, согласно договору. Мы больше не хотим воевать. Но вот снова война в Европе. Вот те, что здесь сидели, ференги-аллемани, которые именуют себя торговцами-путешественниками, разъезжают по всем местам, находят курбашей и эмирских чиновников и мутят народ. Они приходили и ко мне сегодня, сидели за моим дастарханом и предлагали мне разное… Вот здесь пред лицом советского представителя, знаменитого в веках сардара я скажу: зачем пускают сюда аллемани и позволяют им мутить и возбуждать народ к мести и кровопролитию?

— А что они говорят? — спросил начальник уезда, подпрыгивая от возбуждения и нетерпения. — Что им надо?