Колесница времени

— Очень даже ничего, — усмехнулась Катя, — твоей тете с ним работать, наверное, приятно.

— Он пиарщик, — снова повторила Женя. — Они дьяволу готовы душу продать ради того, чтобы пиар шел и деньги капали. Герман по характеру на мою маму похож.

— На маму? Как это?

— Ну, она тоже любила шум, компании. Всегда вокруг нее большая тусовка — друзья, друзья друзей, мужчины. Папа ненавидел все это — всю эту светскую жизнь. А мама жить без этого не могла, сразу впадала в хандру.

— Красивая женщина.

— Красавица. Я так порой тоскую о ней.

— Я ее помню. Раиса Павловна совсем мало ее напоминает.

— Тетя другая.

— Твой отец быстро женился?

— Он в клиниках почти год лежал после аварии. Потом это кресло инвалидное. Бизнес стал по швам трещать. Мы постепенно разорялись. А тетя Рая имела достаточно своих денег, она уже тогда умела устраиваться к власти поближе. Папу она всегда жалела. А маму… знаешь, она ее осуждала при жизни. Ну, за ее стиль, за поведение…

— За поведение?

— Мама ведь изменяла отцу, — сказала Женя, — и мы об этом знали. И я, и брат. И сам папа. Чего они разводиться-то собрались?

— Но ведь не развелись же.

— Не развелись. А потом мамина смерть все уравняла. — Женя шла, прихрамывая. — Отец женился на тете Рае. Она его и морально поддержала и выходила после аварии, и деньгами тоже… Фактически это все ее — дом, где мы живем, деньги. Папа хорохорится, но он только бумаги подписывает у юристов.

По тропинке они вышли на высокий берег Москвы-реки.

— Хорошо тут у вас, — сказала Катя.

— А ты приезжай почаще, ладно?

Катя обняла подругу за плечи. Они смотрели на темную стылую осеннюю воду. И внезапно…

Нет, описать словами это невозможно.

Словно резкий укол.

Мурашки по спине.

Катя резко обернулась назад.

Стена леса. Голые деревья, а кусты все еще в желтых и багряных листьях.

Мертвая звенящая тишина.

Но в этой тишине…

Катя поклясться была готова: за ними кто-то наблюдает.

Глава 20 Брак — это святое

Герман Дорф стоял за толстым стволом большого раскидистого дерева с морщинистой корой. Он отлично видел и тропинку, и крутой берег Москвы-реки.

Две девушки, вышедшие на прогулку из дома, остановились как раз там, на утоптанной площадке, откуда открывался великолепный вид на реку.

По реке они все вчера мчались на катере, рассекая волны…

А сейчас две девушки стояли на краю обрыва, спиной к Герману Дорфу.

Так что подойди неслышно, протяни руку и столкни.

Обеих вниз.

А потом и сам туда за ними, в вечный покой. Быть может, легче это сделать вместе? Не одному? За компанию?

Некоторые мысли странны сами по себе. Они гибельны и опасны. Но словно крохотный неумолимый бур, они сверлят, и сверлят, и сверлят мозг.

Непреодолимое искушение…

Так и тянет…

Потому что никто, никто, никто не видит.

И не узнает.

Но нет…

Герман Дорф бесшумно попятился и скрылся в кустах орешника. Через пять минут он уже шагал по улице поселка. Вошел на участок, набрав код домофона на панели у калитки.

В саду и в патио — никого. На кухне — звяк, звяк, звякает столовая посуда и шумит вода. Горничная-филиппинка убирает со стола после завтрака.

— Герман, доброе утро.

Дорф обернулся — за его спиной на дорожке сада Раиса Павловна. Он вгляделся в ее лицо. Примочки помогли, но не так, как того хотелось бы. Не полностью.

— Он опять поднял на вас руку? — спросил Герман.

Раиса Павловна дотронулась до виска. Она шла от гаража в сторону дома. В гараже стояла ее машина, но Раиса Павловна в это утро не собиралась никуда уезжать.

— Этому надо положить конец, — сказал Герман.

— Бог простит, — прошептала Раиса Павловна.

— Но это ведь ни в какие ворота, он бьет вас!

— Бог простит. Я прощаю, я прощаю его.

— У вашего мужа с головой не в порядке, — сказал Герман, — и он не такой уж беспомощный, каким хочет казаться.

— Герман, я прошу вас…

— В конце концов, есть специальные учреждения… клиника… вы не хотите поместить его в клинику?

— Он мой муж, — кротко сказала Раиса Павловна. — Герман, поймите, для меня это не просто слова. Все, что я говорю публично, к чему всех призываю. Брак — это святое. Это основа основ. Законный брак — это таинство! Это союз между мужчиной и женщиной, когда двое — одно, что бы там ни выпадало в жизни на их долю. Я верю в это всей душой. Поймите, мы же в церкви с Петей обвенчаны. Это невозможно разорвать. Для меня все это свято. И когда я выступаю, когда беседую с людьми, с общественностью, с нашими активистами, я хочу донести до них частицу моей веры в этом вопросе. Это великие традиционные ценности. И я их разделяю.

Герман смотрел на нее. И странное выражение было на его лице.

— Это невозможно терпеть, Раиса Павловна.

— Я должна терпеть. Я жена своего мужа.

— Домострой какой-то.

— Это не домострой. Это христианское смирение и… я прощаю его, я каждый раз от всего сердца прощаю Петю.

— Ну давайте я с ним поговорю?

— Нет, нет, ни в коем случае.

— Давайте я поговорю с Данилой.

— Я запрещаю вам вмешиваться. И по поводу Данилы… Это вообще не его дело. Это наша жизнь с его отцом, моим мужем. Это наш брачный союз.

— Ну как хотите, — Герман вздохнул.