Колесо

Уиндем Джон КОЛЕСО

Старик уселся на табуретке поудобнее и прислонился спиной к побеленной стене. Когда-то он сам тщательно обтянул сиденье заячьей шкуркой, ибо он был страшно худ — кожа да кости. То, что это его личная табуретка, на ферме знали решительно все. Табуретка была удобна, солнце припекало, ремни, из которых он собирался плести кнут, выскользнули из скрюченных пальцев, пальцы замерли, и он стал клевать носом.

Двор был пуст — лишь куры рылись в пыли, причем скорее из любопытства, чем в расчете отыскать зерно, но привычные звуки свидетельствовали о присутствии других обитателей фермы, которые в отличие от старика права на послеобеденный отдых не имели. Из-за дома время от времени доносилось шлепанье пустого ведра по воде в колодце, сменявшееся царапаньем, когда полное ведро тянули наверх и оно цеплялось за сруб. Из сарая, что на другом конце двора, слышались монотонные ритмичные удары.

Голова старика упала еще ниже — он задремал.

Вдруг за грубой оградой фермы раздались новые звуки, становившиеся по мере приближения все более громкими. Что-то громыхало, дребезжало и к тому же еще пронзительно скрипело. Старик был глуховат, и новый шум его сначала не обеспокоил. Потом он открыл глаза и, поняв, откуда доносится скрип, выпрямился, изумленно уставясь на ворота. Скрип стал еще громче, и над оградой появилась мальчишечья голова. Мальчик улыбнулся старику, его глаза восторженно сверкали. Ничего не сказав, он еще быстрее зашагал к воротам и вошел во двор, с гордостью волоча за собой ящик, поставленный на четыре деревянных колеса.

Старик вскочил с табуретки, в каждом его жесте засквозила тревога. Обеими руками он замахал на мальчика, как бы гоня его прочь. Тот остановился. Восторг и гордость на его лице увяли. Он с удивлением смотрел на старика, так настойчиво гнавшего его обратно. Пока он стоял в недоумении, старик, продолжая одной рукой подавать ему тот же знак, прижал указательный палец другой руки к губам и заковылял навстречу. Мальчик наконец повернул назад, нерешительно и неохотно, но было поздно.

Стук в сарае прекратился. На пороге появилась пожилая женщина. Ее рот был распялен, будто она громко кричала, хотя ни звука из него не вырывалось. Нижняя челюсть бессильно отвисла, глаза, казалось, вылезали из орбит; наконец она перекрестилась и завизжала.

Визг разорвал послеполуденный покой. Тотчас за домом со звоном упало ведро, и из-за угла выглянула молоденькая девушка. Ее глаза расширились. Тыльной стороной левой ладони она зажимала себе рот, правой рукой — крестилась.

Какой-то юноша показался в воротах конюшни и застыл, пригвожденный к месту.

Еще одна молодая женщина выбежала из дома, за ней маленькая девочка. Женщина остановилась так резко, как будто налетела на что-то. Девочка тоже замерла, не понимая причины всеобщего ужаса, и уцепилась за материнскую юбку.

Под их взглядами мальчик окаменел. Он переводил взгляд с одного искаженного ужасом лица на другое, пока не встретился с глазами старика. То, что он в них увидел, по-видимому, его подбодрило, вернее, внушило меньший страх. Он судорожно проглотил слюну. И когда мальчик заговорил, голос его вздрагивал от подступавших слез.

— Дедушка, что случилось? Чего они на меня так смотрят?

Пожилая женщина ожила, словно его голос разрушил колдовские чары. Она схватила прислоненные к стене сарая вилы. Нацелив острия на мальчика, стала медленно заходить, между ним и воротами. Она сказала жестко:

— Марш! Марш в сарай!

— Но, ма… — начал мальчик.

— Не смей меня так называть! — крикнула, она.

В резких чертах ее лица он прочел нечто похожее на ненависть. Лицо мальчика скривилось, и он зарыдал.

— Марш! — гневно повторила она. — Туда!

Мальчик — олицетворение недоумения и горя — попятился. Затем внезапно повернулся и кинулся в сарай. Мать захлопнула за ним дверь и задвинула засов. Смерила взглядом остальных, как бы бросая им вызов. Юноша молча скрылся в сумраке конюшни. Обе девушки тихонько ушли, захватив с собой девочку. Остались только женщина и старик.

Оба молчали. Старик стоял неподвижно, пристально рассматривая ящик на колесах. Неожиданно женщина закрыла лицо руками. Она тихонько стонала, покачиваясь из стороны в сторону, а слезы так и текли сквозь пальцы. Старик обернулся к ней. Его лицо было лишено всякого выражения. Наконец она немного успокоилась.

— В жизни бы такому не поверила! И это — мой Дэвид! — проговорила она.

— Кабы ты не кричала, никто бы и не узнал, — ответил старик.

Понадобилось время, чтобы смысл слов дошел до нее. Лицо женщины снова окаменело.

— Это ты научил его? — спросила она подозрительно.

— Я стар, но еще не спятил! — был ответ. — И я люблю Дэви, — добавил он.

— Но ты нечестивец! То, что ты сейчас сказал, — богохульство!

— Зато — правда.

— Я богобоязненная женщина. И я не потерплю Зла в своем доме, в какое бы обличье Оно ни рядилось. А коли Оно встречается на моем жизненном пути, я всегда знаю, в чем мой долг.