Колесо Фортуны. Репрезентация человека и мира в английской культуре начала Нового века

Доверительность и приватность становятся частью тонко выстроенного спектакля, что понимают все его участники.

Для нас важно особое соотношение частного и публичного, присущее той эпохе, о котором свидетельствует эта сцена.

Отметим пока, что своеобразным маркером зоны интимного выступает здесь миниатюра.

А теперь прочтем, держа в памяти эту сцену, начало одного из самых знаменитых стихотворений Донна – «Шторм. Послание Кристоферу Бруку»:

Thou which art I, ('tis nothing to be soe)
Thou which art still thy selfe, by these shalt know
Part of our passage; And, a hand, or eye
By Hilliard drawne, is worth an history,
By a worse painter made; and (without pride)
When by thy judgment they are dignifi'd,
My lines are such…

[Тебе, который есть я (<хотя в мире> нет ничего, что было бы подобным)/ Тебе, который, при всем том, есть ты сам, – и само это есть свидетельство расстояния, нас разделяющего; и <как> одна лишь рука иль зрачок,/ нарисованные Хилльярдом, стоят <болыпого> исторического полотна,/ нарисованного худшим, чем он, художником; (без гордыни),/ когда расценишь, чего достойны,/ эти строки…]

Донн с первой же строки декларирует особо доверительные отношения с адресатом послания,[392] строя «Шторм» как речь, обращенную к ближайшему из друзей, то есть – разговор в высшей степени частный. И упоминание здесь имени Николаса Хилльярда, лучшего, непревзойденного миниатюриста той эпохи (ил. 44) подчеркивает эту авторскую установку на приватность «беседы», ибо миниатюра как живописный жанр существовала именно в «зоне приватности». Если портрет маслом писался, как правило, в полный рост и представлял модель в ее роли «публичного человека», при всех регалиях и символах, присущих ей как «государственному деятелю, воину, придворному фавориту», то миниатюра ограничивалась изображением лица, плеч, иногда – рук и представляла модель в роли «возлюбленного или возлюбленной, жены, близкого друга».[393] Как говорит в «Трактате об искусстве миниатюры» художник и ювелир Николас Хилльярд «сии малые изображения весьма подходящи для того, чтобы служить людям благородным, будучи размерами невелики, а манерой изображения – весьма приватны, они есть портреты или изображения самих владельцев, людей, равных им своим положение и тех, кто особо им интересен…» (выделено нами. – А. Н.).[394] Миниатюра была призвана напоминать владельцу о том, кто на ней изображен – часто она выступала даром, признанным подчеркнуть привязанность [Gaunt 1980: 40] и особые узы, соединяющие получателя и дарителя.[395]

Но важно, что при всей «установке на приватность» «Шторм» был едва ли не самым известным при жизни поэта стихотворением Донна, о чем мы знаем по количеству дошедших до нас списков этого послания. Тем самым публичное и частное взаимодействуют в этом донновском стихотворении столь же парадоксально, как и в упомянутой выше сцене между королевой Елизаветой и Джеймсом Мелвиллом.

Приведем еще одну историю, случившуюся в конце 1590 гг., которую анализирует в своей книге «Эстетика культуры» специалист по социальной истории Ренессанса Патриция Фумертон,[396] отталкиваясь от анекдота, рассказанного Уильямом Брауном в одном из писем графу Шрюсбери:

«…как я слышал, юная леди Дерби носила на цепочке, спрятав на груди, портрет, заключенный в изящный медальон, королева же, заметив это, поинтересовалась, что это за прекрасная работа: леди Дерби всячески извинялась, только бы не показывать свой медальон, но королева им завладела, открыла – и обнаружила, что то [портрет] Госсекретаря [Сесила][397] – тогда, выхватив медальон, закрепила его на туфле, и долго с ним так ходила, потом она взяла его и застегнула на локте, и носила какое-то время там; и когда Госсекретарю передали эту историю, он сочинил стихи и пригласил [лютниста] Хейлза, чтобы спеть их во внутренних покоях [королеве]…»[398]