Колесо Фортуны

— А Грегуару? Я не видел его с мая месяца. Разве он так переменился?

— Перемениться не переменился. Только теперь и дома не ночует, когда-никогда забежит. Вот я и сижу день-деньской, как пес на цепи, пустой дом сторожу. А он все там отирается…

Сердито поджав губы, Домна Игнатьевна ткнула спицей за спину, в ту сторону, где находился Зимний дворец.

— Вы этого не одобряете?

— Кто мое одобрение будет спрашивать? Я за него боюсь.

— Чего же бояться? Грегуар теперь — как это у вас говорят? — пошел в гору, обласкан императрицей.

— То-то и есть, что в гору… Чем выше влезешь, тем больнее падать. А ласка да таска, они завсегда в обнимку ходят…

— Почему обязательно ожидать дурного? Никому плохого Грегуар не делает, и ему не станут. У него, повидимому, и врагов нет.

— Про врагов не знаю. Больно он добер, вся душа нараспашку. Я хоть и не родная мать, а почитай, как родная — своей грудью вскормила, у меня на руках вырос. Оттого и душа у меня болит, как он надолго куда заподенется — все беда какая чудится. Вот и ноне. Давеча Алешка забегал — нет ли Григорья? Во дворце его спрашивают, а нигде сыскать не могут. Куда он в эту пору мог запропаститься? Глухая ночь на дворе…

В дверь громко и резко застучали. Домна переменилась в лице, схватила двусвечник и заспешила в прихожую. Оттуда донеслись мужские голоса, топот и крик Домны Игнатьевны. Сен-Жермен бросился туда. Навстречу ему четверо солдат несли на плаще неподвижное тело, в котором только с трудом можнобыло узнать Григория Орлова. Мундир его был грязен, изорван в клочья, сквозь дыры видны были кровоподтеки, лицо превратилось в окровавленную, вспухшую маску. Побелевшая Домна, не сводя с него глаз, крестилась и приговаривала:

— Мать пресвятая богородица, что же это? Кто же это? Накликала… Сама беду накликала!

Сзади шел худенький юный унтер-офицер.

— Живой? — спросил Сен-Жермен.

— Был живой, — сказал передний солдат. — Куды его?

— Сюда, сюда несите…

Домна Игнатьевна распахнула дверь в спальную.

Солдаты переложили Григория на кровать, он замычал от боли, но глаз не открыл.

— Кто его так?..

Унтер-офицер кивнул солдатам, те вышли.

— Кто — не знаю, — сказал унтер, — а нашли мы его избитого и без шпаги на берегу Фонтанки. Кругом ни души. Он было очнулся и сказал: "Дом Кнутсена знаешь?

Снесите туда. Я — Орлов"… Вот мы и принесли… Я-то ведь его знаю. Только, кабы не сказал, нипочем не узнать…

Сен-Жермен склонился над Григорием, послушал дыхание и сердце.

— Пьяный, поди? — спросила Домна Игнатьевна.

— Нет, вином не пахнет.

Сен-Жермен вышел в прихожую, что-то сказал своему лакею, тот бросился на улицу, вскочил на козлы ожидавшей кареты, и кони с места рванулись рысью. Граф вернулся в спальню, достал из кармана какой-то флакончик, поднес к носу Григория. Лицо его передернулось, он пошевелился, отстраняясь, но граф не отодвигал флакончика. Григорий с усилием выдохнул воздух и открыл глаза. Взгляд его был мутен и бессмыслен, но сознание возвращалось к нему, он глубоко вздохнул, перевел взгляд и узнал Сен-Жермена.

— Саго padre, — с трудом шевеля вспухшими губами, проговорил он. — Ну, сл, ава богу…

Он облегченно расслабился, закрыл глаза, передохнув, снова открыл их, обвел взглядом стоящих над ним графа, Домну и унтер-офицера и так же, еле шевеля губами, спросил:

— Это ты меня принес?

— Мои солдаты. Я только первый увидал, как вы там лежали. Мы пикетом по берегу Фонтанки шли.

— А сам кто таков?

— Измайловского полка унтер-офицер Новиков.

— Молод ты для унтера…

— Так я только с двадцать восьмого июня унтер… — смутился Новиков. — Когда государыня к нашим слободам подъезжала, а вы впереди бежали, я на часах у подъемного моста стоял и без всякой команды мост опустил. Меня за это в тот же день и произвели… Вы меня не помните, а я вас хорошо запомнил.

— Ничего, жив буду, я тебя вспомню… Мамушка, подай шкатулку за изголовьем… а ты, унтер, снимай шапку… Только с солдатами поделись…

Новиков оскорбленно выпрямился и даже отступил на шаг.

— Я хотя унтер, господин капитан, но обижать себя…

Я… мы не из корысти. Из человеколюбия… Как полагается по христианскому долгу…

— Я не за христианство тебе денег даю, за солдатскую выручку… Тебе не надобно, солдатам пригодятся — пускай выпьют за мое здоровье… А на языки замок повесят. Чтобы об этом случае никому ни гугу!..

Новиков поколебался и подставил треуголку, в нее со звоном высыпались серебряные рубли, которыми была набита шкатулка.

— Как же ни гугу? — сказал Новиков. — Надо розыск вчинить, арестовать, кто вас так…

— То-то они тебя ждали. Теперь ищи ветра в поле.

— Так я в крайности за лекарем сбегаю. Тут во дворце небось есть.

— Ни в коем разе! — сказал Орлов. — Никому ни слова!.. Понял? Ну, ступай, Новиков, я тебя вспомню…

Держа в охапке потяжелевшую треуголку, унтерофицер вышел, Сен-Жермен сбросил кафтан, засучил рукава сорочки.

— Домна Игнатьевна, нужны полотенца и горячая вода…

— Кто вас так отделал? — спросил граф, раздевая избитого.

— Грабители напали… А я не дался… Вот и…