Колесо над пропастью

— Охотно, — кивает Ешану. — Буквально это означает «внутри колеса».

— Чудно! — говорит диктор. — Не поймешь даже, из чего состоит…

— Это просто, — объясняет Ешану. — Из двух ободьев. Внутренний обод с мотором и кабиной движется по внешнему… Вот, смотрите… Садись, Сергей…

Тряхнув льняным чубом, Сергей садится в интрацикл…

— Умора! — сказал Дирижер с улыбкой. — Не Сергей, а белка в колесе.

— Тише ты, — посмотрел на него Никушор.

И Прилипала тоже поднял руку. Дирижер, помрачнев, опустил голову.

… Сергей проверяет ручки управления, устойчивость. Ребята поддерживают равновесие колеса. К ним подходит Гром…

Дирижер встрепенулся, локтем толкнул Прилипалу:

— А вот и наш птенчик.

Прилипала изобразил на лице улыбку.

— Северин Сергеевич, — продолжает спрашивать диктор, — а внешний обод интрацикла? Что происходит с ним?

— Внешний шиной катится по земле, — отвечает Ешану. — С той же скоростью. В результате — кабина не вращается.

— Значит, интрацикл не может перевернуться? — неожиданно вмешивается Гром. — Вверх тормашками?

— А у него нет тормашек…

— Скажите пожалуйста! — усмехнулся Дирижер. — Мы что-то смыслим в технике. Мы даже задаем вопросы. Ну что ж, Гром, мы тебе тоже зададим задачку. И всего один вопрос…

Прилипала услужливо хихикнул в кулак, а Никушор отвернулся. Этот долговязый наставник стал его раздражать.

… Между тем Сергей заводит интрацикл. По картодрому уже несутся картинги, и он спешит к ним присоединиться. Появление необычной машины вызывает у зрителей восторг. Они вскакивают с мест, размахивают руками, пускают в небо разноцветные шары.

— Как же он им управляет? — спрашивает Гром.

— Движениями корпуса. Наклонится вправо — и машина повернет вправо.

Сергей поворачивает интрацикл и начинает гонки. Стадион бушует. Машина оставляет за собой картинги и мчится вперед, все увеличивая скорость.

Ешану начинает волноваться. Лицо его напряжено.

— Не сорвать бы мотор.

Интрацикл уверенно идет к финишу.

Вскочив, Гром размахивает руками…

— Смотрите, — сказал Дирижер, — наш голубь собрался в полет… Полетел, полетел! Слушай, Прилипала, это же гениально: голуби и Гром! Ты понял?..

Но Прилипала был весь в телевизоре, а Никушор только пожал плечами на слова Дирижера: этот парень умел быть занудой. «Он такой нуда», — сказала бы о нем школьная гардеробщица тетя Фрося. И была бы права.

… Стадион бушует. С мест вскакивают Ешану, ребята, болельщики. Но вдруг на повороте мотор интрацикла начинает «кашлять». Сергей рвет рычаги. Мотор глохнет. Интрацикл пробегает еще несколько метров и останавливается.

С ревом проносятся к финишу картинги. Срываются с мест и бегут к интрациклу кютовцы. Сергей сходит на землю. Ребята подхватывают интрацикл. С опущенной головой уходит Сергей в сторону трибун. Они встречают его сочувственным гулом. Встает огорченный Лукьян Кузьмич, бросает свисток Эмма Борисовна.

Ешану говорит диктору:

— Ничего, мы еще поборемся… Правда, придется поработать. В конструкции много неясного.

Гром, стоя рядом с Ешану, кивает головой…

— Ничего, — уверенно сказал Дирижер, выключая телевизор. — Гром как завяжет, так и развяжет. Мы ему поможем… Верно, Прилипала?

Прилипала осторожно хихикнул в кулак.

«ПРОКЛЯТАЯ СПЕШКА»

Утром Никушор проснулся от шепота. Матовое стекло двери проявило смутные силуэты мужчины и женщины. Они целовались.

— Ну, я пошел, — тихо сказал отец.

— Может, задержишься? Вторым рейсом поедешь?

— Не могу.

— Проклятая спешка, — вздохнула мама. — Ты бы когда-нибудь поговорил с Никушором. Взял бы его с собой. Он же совсем не знает твоей работы… Парень без дела болтается.

— Вот возьму отпуск, — начал Яган, но тут же виновато замолчал.

— Отпуск отпуском. Сейчас что делать? Трудно с ним. Не мальчишка и не взрослый. Всего намешано. То из него ребенок выглянет, то мужчина…

— Растет он…

— Безразличный уж больно… Вот я, помню, девчонкой была — все деревья излазала. А он ни об одну ветку штанов не порвал. Сидит и сидит. В пол уставится и сидит. Или телевизор смотрит. Или в книгу уткнется.

— Что ты предлагаешь?

— Ты бы сказал ему: так нельзя. Надо же что-нибудь делать… Ну пусть скамью сколотит. Табурет, что ли… Он же за всю жизнь молотка в руках не держал.

В ее послевоенном детстве было много огорчений и тяжелого труда. Но она привыкла работать. Это же так просто: встать едва позолотит окна заря, пробежать, пока еще свежа роса, в легком платьице в хлев, подоить пахнущую домашним теплом и цветами корову, слушая, как звонко брызжут белые струи в ведро, выгнать буренку на пастбище, натаскать воды в бочку, подмести полы пахучим зеленым веникам, пройтись влажной тряпкой по солнечным половицам, выгладить платье и только после этого взяться за учебники…

Трудно? Но как же иначе?

Мама затемно уходила на хлебозавод, сестренка спала, алыми губами прихватив край подушки. Сунуть ей в рот завернутый в тряпочку мякиш, и можно бежать… Вот только не забыть бы еще для сестренки кружку молока. Потом запереть дверь огромным амбарным замком, спрятать ключ под зеленый замшелый камень и бежать, спасаясь от собак и уличных мальчишек.