Колесо времени

О том же свидетельствовали результаты исследований друга Н. Локьера Ф. К. Пенроуза, который с тем же подходом и в те же годы обследовал храмы Греции. Его работа облегчалась тем, что датировка святилищ Эллады была разработана значительно лучше, чем египетских, и Ф. К. Пенроуз достаточно убедительно показал, что они сооружались с учетом направления на звезды, которые восходили на востоке или, напротив, скрывались на западе за час до появления в Небе Солнца. Это всякий раз были звезды, возвещающие наступление утра для какого-нибудь великого празднества, когда первые лучи Солнца должны были проникнуть в храм и осветить в нем святая святых — алтарь или мраморную статую божества.

Чтобы представить, с какой точностью ориентировались храмы, достаточно обратиться к Парфенону. Как установил Ф. К. Пенроуз, он астрономически ориентировался на Плеяды около 1150 года до нашей эры. Прямоугольное основание его имело размеры 100 X 225 греческих футов, что позволило установить величину греческого фута (12,16 британского дюйма). Это составляло сотую долю секунды дуги большого круга. Отсюда последовал вывод, что наличие подобных измерений, основанных на долях размеров Земли, есть свидетельство исключительно высокого развития астрономии в Древней Греции. Ф. К. Пенроуз, поддерживая боевой дух своего друга Н. Локьера, прочитал в феврале 1892 года доклад в Обществе любителей древностей о результатах своих изысканий в Греции.

Итак, астрономы призывали археологов к дружескому диалогу. Но, к своему удивлению, а со временем и к негодованию, они поняли, что скорое взаимопонимание вряд ли возможно. Сначала Н. Локьер, как и Ф. К. Пенроуз, встретили яростную оппозицию. Сомнению подвергались не отдельные вычисления, на что указывали, разумеется, лишь коллеги-астрономы. Неприятие касалось самой идеи — возможности отражения астрономических познаний в археологических памятниках. Наученный горьким опытом первых столкновений со специалистами по древностям, которые столь неудачно напомнили астроному о большом количестве звезд на Небе, сэр Норман Локьер теперь отвечал на критику с самой деликатной мягкостью. Суть его заявлений сводилась в основном к пожеланию, чтобы каждый археолог знал (хотя бы немного!) астрономию. И все же с годами стал звучать лишь монолог астронома, так как археологи, кажется, потеряли всякий интерес к бессмысленной, на их взгляд, дискуссии. Собеседники современных «звездочетов» были или безнадежно глухи, или не понимали языка, на котором пытался объясниться с ними Н. Локьер. Ему стало казаться, что сочинения его намеренно замалчиваются.

Между тем до этого дело еще не дошло, ибо оппоненты пока не чувствовали для себя никакой серьезной опасности — сама постановка проблемы казалась им совершенно нелепой. А Н. Локьеру не следовало, пожалуй, проявлять нетерпение, учитывая подозрительность, с которой знатоки древностей всякий раз встречали попытки «одержимых любителей» вторгнуться в святая святых их епархии. Как когда-то потуги «чужаков» разгадать особую значимость пирамид, а также храмов, в том числе тех, которые сооружались вблизи мест захоронения усопших предков, вызывали в науке о первобытности недоверчивую настороженность и брезгливый скептицизм. Боевую повседневную готовность к неприятию поддерживал мутный поток околонаучных теорий[16]. Археологи тем более укреплялись в недобрых предчувствиях, получая подтверждения необходимости соблюдать опасливую осторожность: как будто здравые на первый взгляд астрономические (в связи с археологией) гипотезы не раз лопались на их глазах мыльными пузырями. Но сэр Норман Локьер и с новым для себя материалом работал с той же тщательностью, как и в астрофизике, и не подавал повода к недоверию. В начале XX века он обратился к древностям Северной Европы.

На первый взгляд, кажется, трудно вообразить более неудачный для продолжения полемики шаг: поразительные в точности астрономические познания древних, будто бы запечатленные в культовых памятниках «земель обетованных», — это еще куда ни шло. Ведь там, по всеобщему согласию, располагалась колыбель цивилизации. Но как можно всерьез видеть значительность смысла в странных, выложенных кольцами и поставленных рядами камнях страны гипербореев, окраины Земли, где, по единодушному мнению археологов, до прихода греков и римлян господствовало беспросветное в нищете духа варварство диких обитателей сурового Севера? Однако Н. Локьер, размышляя над замысловатым кружевом композиций из камней в Дартмуре и Бретани, предпочитал иметь на сей счет особое мнение. Для подтверждения его разгадка тайн, окружающих Стоунхендж, представлялась решающей по значимости. Поэтому-то сэр Норман Локьер и оказался здесь вместе с Ф. К. Пенроузом в тот летний день 1901 года. Ему, проехавшему полсвета, предстояло еще раз убедиться в том, что нет в доброй старой Англии, да, пожалуй, и во всей Северной Европе, памятника старины, который в эффектности и загадочности мог бы соперничать со Стоунхенджем.