Колесом дорога

Не узнать было Матвею своих земляков — расколовшееся, затво­рившееся в хатах и хатках село вновь стало единым. В старой хате Махахея правилась последняя для старого Князьбора свадьба. Маха­хей так и не достроился, не лез в новую хату, ее захватили буслы, будто для них та хата и строилась, в четвертый уже раз выводили они там бусленят, в четвертый и, наверное, последний. Буслы будто чуяли это, ни днем, ни ночью не покидали гнезда, стерегли его. Всем семейством с буслянки своей следили сейчас за свадьбой, как самые почетные гости на ней, как сваты, перевязанные белыми рушниками, сами не ели, не пили, не плясали, но, склонив вниз головы, с любо­пытством наблюдали за людским весельем, покачивались в такт му­зыке, то ли одобряя эту музыку, то ли, наоборот, выказывая этим свое удивление и несогласие. А людям было приятно присутствие на свадьбе и птиц. Не сегодня-завтра князьборцы должны были пересе­литься в новый поселок, в городские квартиры. Многие из этих квар­тир были готовы давно, но пустовали, никто не решался первым стронуться с места, покинуть свое селище. Махахей упросил Матвея погодить, пока не справит свадьбу дочери в старой хате: три дочки уже вылетели из нее, пускай вылетит и последняя из дедовского, бан­ковского гнездовья. О переселении завел с Махахеем разговор Матвей и сейчас, шагая за ним неведомо куда и не очень желая знать, куда это он ведет его. На доброе в такую рань людей не будят. А плохого у него и так по самую завязку. Мысль была сосредоточена на одном: только бы ничего не случилось, не вышло в новом Князьборе, в обще­житии, где жили «стягачи» и которое князьборцы прозвали инкуба­тором, а он санпропускником, карантином. В санпропускнике прохо­дили карантин «стягачи». Так их скопом всех и звали, даже врачей, молодую пару, что справлялась у Матвея о работе около двух лет назад. И Матвей, и врачи — самбистка и боксер-перворазрядник — сдержали слово. Он построил больницу, они приехали работать в эту больницу, и уже с ребенком, только не с сыном, а с дочерью. Тут с планированием получилась накладка, впрочем, не очень огорчитель­ная для них. Матвей обрадовался, увидев их в Князьборе, это была, быть может, единственная светлая минута в его жизни за последние два года. Он сразу же дал им трехкомнатиую квартиру, а всех других селил в карантине-санпропускнике. Иначе было невозможно. За ред­ким исключением, вновь прибывшие, получив желанную квартиру, держались не делю-другую, а потом следовал загул. И еще какой! При­шлось завести участкового милиционера. Но что он мог сделать, как образумить, когда и сам Матвей, и парторг — тоже из «стягачей», но мужик непьющий и твердый — не могли с этим сладить.

— Откуда ты только такой взялся на мою голову,— усовещал Матвей очередного своего механизатора.

— Оттуда, с юга Западной Сибири. Строитель я, одним словом,— механизатор смотрел на него и улыбался.— Я тут ни душой, ни телом, председатель. Курица виновата.

— В чем же провинилась перед тобой курица?

— Как в чем? Я трезвый и побритый, кум королю, еду по улице, а она на дорогу и под колеса.

— И перевернула тебя вместе с трактором и прицепом в кювет?

— Точно, председатель. Откуда ты все так точно знаешь? И трак­тор, и прицеп чертова курица обернула, как сам еще жив остался.

— Хватит придуриваться, давай серьезно.

— Что серьезно?

— Пьешь почему? Прогуливаешь почему, трактор почему угро­бил? Сельский ведь сам, белорус?

— А что, белорусам пить запрещено?

— Тебя тут приняли, работу, квартиру сразу же дали...

— Вот чтр, начальник, ты меня работой и квартирой не попрекай. Не ты давал, государство, государственная у меня квартира.

— Колхозная.

— Все равно не твоя личная. У Кольки Беднарика столько квар­тир, сколько городов и деревень на земле. Все его и всё его.

— Так и земля твоя...

— Земля? Не, земля не моя. Она твоя, председатель, земля. Я работник только на ней.

— Почему же не работаешь?

— Как это не работаю? — тут механизатор уже обиделся.— Как это не работаю? По способности, председатель.

— Вот за твои способности собирай манатки и на все четыре стороны.

— А это уж дудки, председатель, у меня семья, трое детей. Есть еще и Советская власть, советский закон и суд. И дети мои, моя се­мья под охраной власти и суда советского и закона...

К вечеру Беднарик опять был пьян, хотя в деревне ввели сухой закон и ни водкой, ни вином не торговали.