Колесом дорога

— Интересуюсь. Так кто убил Пушкина?

Вопрос был простой, но слишком уж какой-то далекий, Матвей не сразу даже нашелся, Барздыка почувствовал это и помог:

— Дантесов убил. Знаю, но сомневаюсь.

Матвей посмотрел на мужиков, что вились возле магазина, и по­нял. Сам он был повинен в муках и интересе Аркадя Барздыки. Рань­ше, приезжая в село, ставил мужикам, тому же Аркадю Барздыке «чернильце», сам не пил, слушал их разговоры, вставлял что-нибудь свое, но чаще всего тут же уходил. А сейчас вот пришел и оказал неуважение. Прав, конечно, Барздыка, чего, спрашивается, шел, знал ведь, что такое князьборский магазин — Цуприкова корчма, шинок у Левона. Не закрывается он иной раз до третьих петухов и после не закрывается, если жена Цуприка не хватится среди ночи мужа и не прибежит за ним. Но и тогда магазин, можно считать, работает. Цупричихе, если никого не окажется под рукой, непосильно одной уволочь мужа домой. Она закрывает Левона и Левоново заведение на замок до утра. А утром забарабанит он отстегнутой деревянной ногой в дверь: смилуйтесь, освободите. Да, удивительный магазин в Князьборе, один, наверное, такой на все Полесье. Хотя почему один, если таких деревень, как Князьбор, разбросано здесь немало. Где еще сой­тись мужикам, куда кинуться, где вернее, нежели в магазине, узнаешь, в какую сторону направился лесник, была ли рыбохрана или другой какой человек, которого всегда надо держать под наблюдением. И дер­жат, корчма помогает. Никто ведь не минет ее.

А Барздыка все мнется, не уходит.

— Выпить надо? — рубит напрямую Матвей.

— Да хто его ведае...— Это Барздыка дает понять Матвею, что он маху дал. Зачем про такое спрашивать.

— У тебя ж свои есть. На дренаже сколько за прошлый месяц выгнал?

— Выгнал,— дипломатично отвечает Барздыка.

— Но, я-то знаю, не прикидывайся, под четыре сотни у вас вышло, триста девяносто восемь рэ,— Матвей называет точную цифру, зара­ботанную Барздыкой на прокладке дренажа, потому что она заботит его. Не деньги, сам дренаж, качество его.— Скажи, что, не так?

— Так,— отвечает Барздыка и, приглядевшись к Матвею, едва ли не с гонором:—Все так, сколько ни получил, все мои. Только я за свои не пью.

— Почему же ты за свои не пьешь?

— А не пью, и все... Бездонный я.

— А ведро выпьешь?

Аркадь задумался.

— Ведро не, но отопью много... Ты вот магазин боком обходишь, а мужикам надо это.

— Что надо?

— Да место надо, где посидеть. Раньше было место, где посидеть. Ёсель на Цуприковом месте корчму держал. Добро было и Ёселю, и нам. А теперь где он?

— Кто где? — спросил занятый своим Матвей.

— Да Ёсель, тебя ж спрашиваю.

— Вон у Цуприка спроси,— посоветовал Матвей, прислушиваясь к тому, о чем говорит со стариками на скамейке у магазина дед Демьян, но и его слыша с пятого на десятое, думая, что действительно было бы неплохо поставить со временем тут кафе, такое, какое он видел в бога­тых колхозах, с резьбой по дереву в зале, со всеми этими голосками, железными человеками, где вечером можно собраться по-семейному, посидеть, поговорить пусть не за чаркой, за стаканом чая, за самова­ром. Только нужно ли это кому тут? Никто из князьборцев не пошел к нему на работу, хотя хватало ее у него и деньги за эту работу пла­тили немалые, Взять хотя бы Барздыку — четыреста рублей, да здесь отродясь таких денег не видели. Не видели, а все равно не клюнули на них, рублики, копеечки сбивают на сене, картошке, молоке. Ша­таются по селу, девок портят, а к нему не идут, все равно как сидячую забастовку объявили. Один только Аркадь Барздыка и потянулся за длинным рублем... Может, поэтому и пристал сейчас к нему, к Матвею Ровде, а не к мужикам, считает за своего.

— Помню, как сегодня, гулял я там по столице,— услышал он, как завелся дед Демьян.

— Ты не про столицу, что сапоги там пропил и домой пехом босиком пришел, это мы уже слышали.

— Было, было,— согласился дед Демьян.— Яны мне орден дають, блискучий, чистый. Я беру. Все, говорят, иди. А я им: а три рубли? Какие три рубли? Как какие? Михайло Иванович мне орден давал, так тридцать рублей еще вручил. А тут што, я за свои еще и бутылку брать повинен? Не, ты отдай мне мои три рубли.

— Не отдали?

— Не,

— И домой без сапог?

— В сапогах, только сапоги за спиной.

— А Калинин... Как орден тебе вешал?

— Калинин... Помню, гулял я тогда по столице... Там еще конь стоял. Посеред Москвы конь железный, живого не нашлось, и баба голым задом громоздит на того коня хлопчука,

— Ты не про железо, Демьян, не про бабу, про Калинина.

— А что Калинин, свой мужик был.

— И выпивали?