Колесом дорога

— Сколько тут у тебя? — спросил Шахрай у Матвея, все еще держа Храпчино в кулаке на весу.

— Семьсот шестьдесят три гектара,— ответил Матвей, тоже чув­ствуя давление и тяжесть этих гектаров, и потому жестко, почти по-военному.— Зона уничтожения — семьсот шестьдесят три гектара.

— Зона уничтожения? — поморщился Сергей Кузьмич, и тень неудовольствия, неприятия промелькнула на его лице.— Не могли человеческое название дать.

— Есть и человеческое,— тут же откликнулся Шахрай,— пло­щадь, территория. Сдашь, Матвей Антонович, колхозу площади к посевной?

Матвей замялся. Об этом он и хотел поговорить сегодня с Шах­раем, но присутствие других людей останавливало. Секретарь обко­ма выручил его:

— А есть уже кому сдавать? Есть хозяин этой земле? — и он указал глазами на торфяники.

Настала очередь замяться и Шахраю.

— Почему, Олег Викторович, не подумали? — уловил эту замин­ку секретарь обкома.— Одним днем живете.

— Подумали, Сергей Кузьмич, подумали,— что-то прикинув и с каждым словом утверждаясь в чем-то, отвердевая лицом и голосом, сказал Шахрай. Пока он говорил, пока секретарь обкома обменивал­ся с Шахраем взглядом, Матвей тоже решал про себя: выгодно или нет лезть ему на рожон, заводить разговор с Шахраем о своем набо­левшем при секретаре. Собственная нерешительность, вдруг появив­шаяся боязнь начальства и развеселили, и обозлили его, и он не стал сдерживать, что рвалось уже давно с языка, что хотел сказать од­ному Шахраю.

— Тысячу триста гектаров сдам,— ворвался он в молчаливый разговор Шахрая и секретаря обкома.

— Тысячу триста? Это интересно.

— Где ты их возьмешь, тысячу триста? — опередил вопрос Сер­гея Кузьмича Шахрай. Секретарь недовольно глянул на него, но вопрос Шахрая не перекрыл своим, просто требовательно посмотрел на Матвея, приказывая продолжать. И Матвей продолжил:

— Возьму вон, за дубравой, там шестьсот с гаком будет...

— Но дубняк-то мы не дадим сводить.

— Можно не сводить, хотя, конечно, он будет мешать.

— Дуб не пойдет под зону уничтожения,— взмахом руки обру­бил все доводы Матвея секретарь обкома.

— Пусть остается,— согласился Матвей.— В дубняке трактори­стам и пообедать в тени можно. А за дубняком площади лежат, мел­колесье. Объем работ невелик. Мелколесье, площади и лядо. Полто­ры тысячи гектаров можно сдать, а не тысячу триста. На лядо мень­ше работы, чем здесь, затраты меньше.

— Что за лядо, почему я о нем ничего не знаю? — секретарь обкома обращался уже к Шахраю.— Если все так, как он говорит, почему не с него начали?

— Я говорил вам. Лядо — перспектива колхоза.

— Но мне требуется...— начал было Матвей. Шахрай не дал ска­зать самого главного, как будто знал это главное и уводил от него и секретаря обкома, и его, Матвея.

— Дадим все, Матвей, что тебе требуется.

— Я хотел...

— В рабочем порядке,— опять заткнул ему рот Шахрай, и на этот раз крепко, как запечатал.— Вопрос ты поставил важный и своевременно, и мы обсудим его в рабочем порядке.— Он вроде бы забыл о Матвее, заговорил с секретарем обкома: — Есть у нас кан­дидатура на должность председателя колхоза, есть, Сергей Кузьмич.

— Импровизируете, Олег Викторович?

— Да не совсем, Сергей Кузьмич... А вы что, противник такой импровизации?

Матвей слушал их вполуха, был занят своим, прикидывал, куда еще повести начальство, что показать, а что не надо показывать.

— Полешук? — захватил его врасплох секретарь обкома.

— Полешук... Из этих вот самых болот.

— Хорошо, что из этих,— сказал секретарь, но Матвей не понял, что тут хорошего, потому что Сергей Кузьмич стал говорить об их князьборском кладбище: — Был я тут в наводнение, могилок малень­ких много,— и замолчал. Молчал и Матвей, не понимая, к чему кло­нит секретарь, вспоминая князьборское кладбище, что действительно много там маленьких могилок. По всему Полесью так, по всему Полесью кладбища одинаковые, что в них усмотрел секретарь обко­ма? Тот пояснил: — Детских могилок много. Детей на Полесье уми­рало больше, чем взрослых. Понимаете, Матвей Антонович?

Это Матвей понимал.

— А вы тоже полешук? — спросил он секретаря.

— Полешук, потому и больно. Знаю, отчего они умирали. Боло­та забирали их. Болота забирали жизнь, лучшие земли. Песочек ос­тавался крестьянину, семян не отдавал тот песочек, и жизнь уходила в песок. Нигде мужик так не гнулся, как здесь, на Полесье...

— Малина! Какая малина!—закричали двое из тех, что прибы­ли на вертолете с Шахраем и секретарем.— Сергей Кузьмич, Олег Викторович! — и несли уже по ветке, вручали Шахраю, секретарю. И те подались, будто ведомые этой веткой, на ходу обрывая ягоды, в малинник. Бросились туда и киношники, и журналисты. Шли в яго­ды, как в загон, как бабы в борозду выбирать картошку, как мужики в прокос, и кланялись каждой ветке, каждому кусту.

— Что же ты молчал, Ровда, кормил нас разговорами?

— Я думал, вам не до нашей малины, думал, высокое начальство и не знает, что такое малина.