Колесом дорога

И Матвей больше не противоречил деду, то были для обоих са­мые счастливые в их жизни мгновения. Старый радовался новому, не виданному им ранее и благословлял небо, что позволило ему до­жить и своими глазами посмотреть на это новое. Скажи ему, что его земля может так родить, не поверил бы, хоть и привык верить своей земле, как самому себе. Но верил он не в сказочное на этой земле, а в постоянное на ней, доверял постоянному самого себя. Так же обычно, как рождение человека, и тоже самого обычного, не богаты­ря, а земле и для земли предназначенного — Полесью, Князьбору,— принимал он и то, что давала земля, картошку, жито, травы, не тре­буя от нее того, что ей не под силу. Чтобы только хватало хате, семье на круг, установленный Природой, от осени и до лета, чтобы не сби­вать землю с постоянства, потому что по пятам за одним хлеборобом шел другой. Один падал в борозду, другой подхватывал ручки плуга. И так до бесконечности, и залогом этой бесконечности служило не то, что он мог урвать в один день и даже год, а распределенность всего, что можно взять на весь свой век-срок и на век-срок всего сущего, чтобы в час платежа за взятое не было попреков, будто он заел чей-то век, съел чужой кусок, потому что верил свято: нет боль­шего греха, чем обокрасть мертвого и нерожденного, тех, кто не смо­жет постоять за себя. Возможно, он никогда и не додумывался до этого, но все это было в людях на его земле, в крови их, и в самой земле был такой же завет, потому и стояло его Полесье веками и никакой силой — ни огнем, ни водой, ни железом — нельзя было сме­сти с этого малого клочка земли, с этих всегда настежь ворот войны ни деда, ни прадеда, ни самого Демьяна, потому что принадлежали они только своей земле, и никому больше, только ей. Досталось от деда Демьяна и Матвею, хотя, за что укорял его дед, грыз, ел поедом последние три года, Матвей так и не понял, считал старческими при­чудами: раньше было — да, а теперь — нет, не то. Вечная песня ста­риков и старух, сила из рук которых уже упущена, но память о ней жива. И потому во всем были виноваты молодые, время: все по- своему поворачивают, землю и ту перекраивать бросились.

Хлебное же поле, нива примирили внука и деда. Оба они уже при­кидывали, сколько народу можно накормить их князьборским хлебом и почему земля прятала этот хлеб от них раньше, в их молодые и детские годы, когда так хочется есть, когда за ржаную краюху мож­но отдать полжизни. Болотце, уже явственно проявившееся у дуб­няка, ни дедом Демьяном, ни Матвеем, ни князьборцами во внимание не принималось и сам сохнущий дубняк тоже. Привыкшие максимум к десяти — двенадцати центнерам ржи или пшеницы с гектара, они были сейчас уязвлены в самое сердце, и не только невиданным уро­жаем, а собственным отношением к тому, как готовился этот урожай: как это и за что можно осуждать Матвея, если он почти чудотворец? Поломать устоявшееся веками, сломить постоянство самой земли — кому еще удавалось такое? И виделись урожаи еще большие, изоби­лие. И это не было ни жадностью, ни забвением прежнего, их усы­пила легкость, с какой все свершилось, и легкость эта сулила еще большие блага в будущем. Аркадь Барздыка запасался дренкой, по­тихоньку таскал ее в сарай, чтобы осуществить и свою личную ме­лиорацию на отведенных ему сотках, законных и незаконных, вы­рванных горбом у леса и болот. Матвей знал об этих неучтенных сотках, о дренке, но до поры до времени помалкивал, и это его мол­чание было тихой местью Князьбору за то, как они встретили его. Забылась или, может, на время отошла горечь об утраченной князьборцами речке, всех соединил и примирил хлеб. Он державно и не­подступно колыхался, шумел за селом, переменчивый, как море, и такой же бескрайний. И была в нем сила и правда. И это помогло Матвею на какое-то время снова почувствовать себя князьборцем, в одно лето ему многое простилось. Никто теперь из князьборцев, завидев его издали, не сворачивал в сторону, наоборот, каждый хотел не просто поздороваться с ним, а поручкаться и поговорить о погоде и политике, хотя не так давно они более чем равнодушно проголосо­вали за него. В Князьборе до Матвея в председателях побывали, счи­тай, уже все мужики, так что и не было в колхозе рядовых, что ни мужик — начальник, бывший, правда, начальник. Как еще одного кан­дидата в бывшие приняли князьборцы и Матвея.