Коля пишет Оле, Оля пишет Коле

Здравствуй, Оля!

Я сегодня почти всю ночь не спал. Я слышал, как дикторша пожелала всем спокойной ночи, а утром услышал, как заиграли позывные — «Широка страна моя родная…», и дикторша бодрым голосом сказала: «Доброе утро, товарищи!» И тут же я сразу подскочил к окну, потому что мне показалось, что кто-то уже вселяется в вашу квартиру. Но потом оказалось, что это просто грузовик привез в магазин продукты.

Я теперь ни о чем другом ни одной минуты не думаю, а только все время размышляю, как мне победить Еремкиных. И если меня сейчас вызовут к доске, я наверняка схвачу двойку. Но не потому, что я ничего не знаю, а потому, что мои мысли заняты совсем другим. Да, забыл сказать, что я начал писать это письмо на уроке физики. Учитель (ты его не знаешь, потому что мы в прошлом году физику еще не проходили) сказал мне только что:

«Незлобин, можешь не записывать то, что я рассказываю, все это есть в учебнике!» Но я все равно продолжаю «записывать», потому что хочу поскорее тебе все рассказать.

Я, Оля, никогда не ожидал, не думал, что ты мне дашь такое ответственное задание. Я думал, ты ерунду какую-нибудь поручишь, а теперь я просто… Кончаю писать: учитель стал прогуливаться между партами и сейчас приближается ко мне.

Продолжаю писать тебе уже дома… Нелька с умным видом тарабанит на пианино, и мне очень хочется рассказать ей о твоем задании. Ведь она думает, что я ни на что на свете не способен и что мне никто ничего важного не может поручить. И ее мать, Елена Станиславовна, тоже так думает, и даже мой отец. Вот бы и они тоже узнали!.. Но не беспокойся, пожалуйста, я им ничего не расскажу: вдруг они проболтаются Еремкиным, и тогда все погибнет. Я все решил делать в глубокой тайне.

И только Белке сегодня на перемене рассказал о твоем письме: ведь ты сама разрешила мне обратиться к ней за помощью.

Белка выпучила на меня свои зеленые глазищи, и даже веснушки ее, и рыжие волосы засверкали от удивления.

— Тебе, — говорит, — Оля поручила это дело?! Тебе?!

— А что ж такого особенного? — ответил я. — Мы же с ней переписываемся.

— Переписываться с тобой ее просто насильно заставили. Но чтобы она поручила тебе такое дело? Не верю!

Тогда я достал твое письмо и показал ей, словно пропуск какой-нибудь предъявил или пароль произнес. Она стала это письмо вертеть в руках, со всех сторон разглядывать и даже к окну, на свет его понесла, будто я мог обмануть ее и подделать твой почерк. Потом вернулась и говорит:

— Потрясающе! Она целых три дня писала тебе письмо! Одно письмо — целых три дня! Я бы и трех минут не стала на тебя тратить. Мне всего-навсего открыточку прислала, а тебе целый пакет! Что-то там, на Севере, с ней происходит… Климат, наверно, влияет! Говорят, там очень тяжелый климат.

Ты ведь знаешь Белку: тарахтит, руками размахивает.

— Чем это ты, — говорит, — завоевал такое Олино доверие? Ведь она же тебя ненавидела и презирала! И вдруг… Потрясающе! Ничего не пойму!..

Я ответить ей ничего не мог, потому сам еще недавно считал тебя предательницей, а чем заслужил твое доверие — понять не могу.

Потом Белка немного успокоилась, пришла в себя и сказала, что у нас ничего не получится, потому что Еремкины предупредили: как только твоя мама уедет, они запрут ваши комнаты, никого в них не пустят и будут с утра до вечера «бороться за правду». Они хотят бороться до тех пор, пока эта самая их «правда» не победит.

А Анна Ильинична никуда не ходит и не хлопочет. Белка рассказывает, что она так прямо и говорит: «Если надо будет, о нас сами вспомнят…» Но ведь бывает и так, что надо вспомнить, а не вспоминают. Ты об этом тоже писала. И я со вчерашнего вечера все время соображаю, как бы помочь Анне Ильиничне. Но мне бы нужно было не со вчерашнего дня, а, может, раньше тебя, Оля, об этом подумать. Потому что я ведь еще в прошлом году был у Анны Ильиничны дома. И все видел…

Это вот как было. Нелька однажды забрала с собой ключи от квартиры, забыла оставить их у соседки. Она у нас часто разные вещи забывает и путает, но ей все прощается, потому что она талант, дарование и делает это не просто так, а по рассеянности. Елена Станиславовна говорит, что все талантливые люди «с некоторыми отклонениями от нормы». Ну вот, у Нельки там очередной раз что-то отклонилось от нормы, и она унесла с собой ключи.

А дело было зимой, и я целых два часа слонялся возле подъезда. Анна Ильинична шла мимо — двойняшек своих из детского сада вела — и говорит: «Что это ты в сосульку превратился?» И забрала меня к себе наверх. Чаем поила, валенки мои на батарею поставила… Я тогда разглядел, как они живут. Старшая дочка на подоконнике задачки решала, муж за столом к экзаменам готовился, а двойняшки прямо тут же, рядом, на кровати своих кукол баюкали. Анна Ильинична все время на кухню выходила, потому что мы в комнате еле-еле помещались. И я с тех пор как увижу где-нибудь строительные леса, так сразу думаю: «А вот бы хорошо в этот дом Анне Ильиничне переехать! В отдельную бы квартиру! Или хотя бы в общую, но только чтобы старшая дочка на подоконнике уроков не делала, а двойняшки на кровати в куклы свои не играли…» Честное слово, я так всегда думаю! Но сам не догадался, что можно помочь…

А сейчас вот такой случай подворачивается — и эти самые Еремкины хотят помешать. И неправда, что двойняшки шумят. Я у Анны Ильиничны тогда просидел почти что целый вечер, а они только и делали, что потихонечку баюкали кукол. Они всегда их спать укладывают. Анна Ильинична приучила их к этой игре, чтобы они старшим не мешали заниматься. Она, когда из кухни в комнату заходила, так каждый раз повторяла шепотом:

«Тише, девочки, тише! Куклы могут проснуться, а им врач спать прописал!»

Кончаю тебе писать, потому что пришли с работы отец и Елена Станиславовна. А я так и не придумал еще, как помочь Анне Ильиничне. Ночью придумаю.

Заканчиваю свое письмо опять на уроке. Придумал! Я, кажется, придумал! Сегодня ночью у меня вдруг родился план. Сейчас напишу записку Белке, чтобы она никуда не убегала на перемене, а подошла ко мне: нужна ее помощь!

Больше пока ничего писать не буду. Если получится, сразу же сообщу. Если не получится, тоже сообщу.

Крепко жму руку.

Коля