Колян

Николай повернулся и пошёл к крепости, сопровождаемый охраной из двух казаков и неизменных девушек, которые расслабленно стояли возле него, демонстративно полуприкрыв глаза, и с улыбкой Монны Лизы рассматривали окружение вокруг Атамана. Их расслабленность была нарочитой — глаза бегали по секторам, не останавливаясь долго ни на одной цели, а руки находились близко от пояса с кучей навешанного на нём смертоносного оружия. Из‑за спины торчали рукоятки мечей типа катаны — девушки предпочитали их другому виду холодняка — казацким шашкам. Шашки были более тяжёлыми, массивными и больше подходили мужчинам, чем этим гибким красоткам.

Колян хмыкнул про себя: «Красуются, засранки, перед толпой мужиков. То‑то они все глаза сломали на их сиськи и задницы. Надо построже цыкнуть на них, а то совсем что‑то распоясались, чуть не голышом уже бродят. Стареешь, что ли, Колян? Когда это тебя так заботила нравственность и способ, которым девки сиськи прикрывают?» — он слегка загрустил и, сопровождаемый эскортом, вошёл в ворота.

Пройдя метров двести по улице, Николай заметил вывеску «Таверна золотой гусь». Ему вдруг ужасно захотелось выпить чего‑нибудь, пива или хотя бы морса, и он решительно толкнул двери заведения. Внутри было довольно шумно, хотя места и были.

На вошедших почти никто не обратил внимания. Николай пошёл к дальнему от входа столу и сел за него лицом к входу. Парни из охраны остались снаружи, у выхода, девушки сели с ним рядом, настороженно разглядывая зал харчевни. Осада как‑то мало сказалась на веселье людей, а, может, как раз и подстегнула безудержное пьянство. В отличие от Роси, больше похожей на законопослушный столичный город, Новый Владимир наводняло множество всякого криминального и полукриминального народа. Николай давно уже не был тут, с тех пор как организовывал захват города, и то, что он увидел, напомнило ему Заводской район Города, в котором он вырос до Потопа. Какие‑то жёсткие, шпанские лица, бегающие глаза, подозрительные разговоры. От персонажей из прежней жизни их отличало только то, что практически все имели на поясе ножи или холодняк вплоть до сабель, у многих были арбалеты или огнестрельное оружие.

К Николаю подошла официантка принять заказ и сообщила, что может предложить им только яичницу, куриную лапшу и морс — как бы извиняясь, посетовала, что подвоза после осады ещё не было, только солонина да куры. Атаман, конечно, солонину не захотел, поэтому заказал себе и своим охранницам яичницу. Официантка предложила выпить чего‑нибудь покрепче — в меню был местный аналог водки или, точнее, самогон, он отказался.

Через несколько минут глиняные тарелки с яичницей, соком и хлебом стояли перед ними. Расправляясь со своей порцией, Николай ощутил сильный голод и с наслаждением рвал зубами горячий белок с оранжевыми глазками. Совсем некультурно, с удовольствием собрав остатки яичницы кусочком хлеба, он откинулся назад на деревянном грубом стуле со спинкой и стал прихлёбывать колодезную воду с раздавленными в ней лесными ягодами.

«Облава должна пройти нормально, — думал он. — Духи деморализованы, рассеяны по лесам. Конечно, всё это продлится не один день, глупо было бы думать, что сейчас их всех переловят. Там ребята опытные, ещё не один наш поляжет, прежде чем их выковыряют из чащоб. Как ни старались, а несколько бойцов всё‑таки полегло… Ну, да против тысячи с лишним их трупов несколько человек — ничто. Но почему же так щемит сердце? Никак ты, Колян, не научишься терять своих».

Через его лоб пролегла тяжёлая складка. Он в очередной раз отхлебнул из кружки с грубым рисунком, и неожиданно насторожился. В харчевне явно назревал скандал — пьяные мужики о чём‑то громко спорили, потом начали виртуозно материться. Николай стал прислушиваться к предмету разговора и вдруг с удивлением и досадой понял, что хают как раз его и его бойцов. Несколько здоровенных оболтусов кричали, что этого урода Атамана надо подвесить за яйца, что они сами тут в своём городе должны управляться, а не налоги платить, и что они должны свои деньги чеканить, а не эти «николашки». Для него явилось открытием, что деньги, производство которых давно уже наладили в Роси, прозываются николашками.

— Прикинь, Ваван, я повёз мак, хорошо бы наварился на югах! Я с хачами дагаварился, двух тёлак туда ещё повёз, они харошее бабло мне бы атстегнули, а эти уроды с поста всё забрали, девак забрали, саломку пажгли! Я бы етава Никалашку за яйца подвесил!

— Да казлы внатури. Хачи бы вошли в город, мы бы тут нармально жили… Припёрлись эти, суки нежданные.

Николая не удивили эти проявления человеческой подлости — после потопа кого только не выбросило волной на размокшую землю. Увы, порой совсем не тех, кому бы следовало жить. Они творили свои пакостные дела потихоньку — кого‑то ловили, судили и безжалостно истребляли, кто‑то затаивался. Эти твари только по закоулкам бродили и гадили, как крысы. Крысы разносили заразу, заразу бунта, неповиновения, разложения власти. Это надо было пресекать при каждом удобном случае.