Колибри

В этот самый момент двадцатью километрами севернее из дома в сторону пляжа выходит Ирена. Джакомо с облегчением глядит ей вслед, поскольку задумал одно дельце, но не осмеливался за него взяться, пока Ирена блуждала по дому: она ведь всё услышит и обо всём пронюхает, а чего не услышит и о чём не пронюхает, о том один бог знает как догадается. А вот теперь, когда её рядом нет, можно приступать. Нужно кое-что проверить. Джакомо подходит к телефону, набирает номер дома Латтесов – тот совсем рядом, метрах в сорока, за живой изгородью из кустов смолосемянника. Гудок. Два гудка. Алло? (это мать). Добрый вечер (изменённым голосом), могу я поговорить с Луизой? Простите, но Луизы сейчас нет; кто её спрашивает?? Джакомо молча застывает на диване, телефон стоит у него на коленях. Алло? (в трубке). Алло? Джакомо нажимает на рычаг. Ему она сказала, что не сможет пойти. Тем временем Ирена уже вышла из сада и рассеянно, словно сомнамбула, движется по тропинке, ведущей к дюнам. За дюнами раскинулся пляж. А напротив пляжа – Омутище.

Между тем в Баратти, в беседке под раскидистыми соснами, Марко и Луиза уплетают скьяччату^[25]. Жадными, нетерпеливыми движениями отрывают куски, запивают пивом, говорят мало, словно только и ждут момента, чтобы наброситься друг на друга. Вкусно? Объедение просто. Моя тоже. Может, ещё по одной? Оба слишком долго ждали того, что должно произойти и что, как оба знают, вот-вот произойдёт там, на пляже: Марко – два года, Луиза – пять или, может, десять, а на самом деле, если верить её словам, целую вечность. Марко Каррера... За всю свою жизнь Луиза не помнит ни единого раза, чтобы это имя не заставило её сердце биться чаще. Когда она была совсем малышкой, а две семьи ещё не поссорились и Марко носился за ней по пляжу, стараясь нагнать страху, или когда Марко с Иреной на швертботе давали им с братом уроки парусного спорта; и даже когда фамилию Каррера у них в доме перестали упоминать, а он как ни в чем не бывало улыбался ей на пляже и был с ней весьма мил, или когда Ирена гуляла с её братом и целовалась с ним у всех на глазах, а она, десятилетняя, была счастлива, ведь это означало, что любовь сильнее всех преград и, следовательно, однажды они с Марко тоже смогут... Сидя в беседке и не отрывая глаз от Марко, неторопливо жующего скьяччату, Луиза снова и снова прокручивает в голове каждое мгновение, когда желала того, что происходит сейчас, – то есть всю свою жизнь. Первозданная красота Баратти, раскидистые кроны высоких сосен, гладь моря с отблесками огоньков, невероятная сладость этого безлунного августовского вечера, словно нарочно подстроенного, чтобы отметить исполнение их с Марко – да-да, и у Марко тоже – единственного заветного желания.

Тем временем в «Гамберо Россо» Летиция, сидя напротив Пробо, по-прежнему испытывает к нему нежность, причём ещё более сильную, настолько сильную, что она смахивает на влечение. Но как же так? Неужели Летицию влечёт к мужу физически? Сколько они уже не занимались сексом? Годы! Может, это рассказ Пробо о смерти друга сделал его – такого по-аристотелевски логичного, основательного, скучного – привлекательным? Или ресторан, где они находятся, – им, Пробо, обнаруженный и выбранный для юбилейного ужина, по всем признакам обещавшего быть тоскливым и сонным, а вместо этого наполненного восхитительными запахами и звуками, в окружении потрясающе вкусных блюд и довольных гостей – может, секрет привлекательности в нём? Летиция не большая любительница поесть, но всё, что она сегодня пробует, кажется ей поистине невероятным: суп из морепродуктов с шафраном, сладкий рис с чесноком и эстрагоном, запечённая со шнитт-луком форель, орекьетте^[26] с луком-шалотом, сибас в кляре, «живая» рыба из Сан-Винченцо...

Это ужин вне времени, но удивительно продвинутый – как она любит говорить о людях или вещах, которые ей по-настоящему нравятся («продвинутые технологии», «довольно-таки продвинутый юноша», «это и в самом деле продвинутая мысль»), и эта пространственно-временная продвинутость, не важно, выльется она во что-нибудь или нет, подтвердит ли свою значимость в будущем (как, например, этот ресторан или эта кухня) или нет (как, например, радикальная архитектура), по-прежнему остаётся единственным условием, которое предъявляет миру её внутреннее эстетическое чувство: недостаточно «продвинутое» хорошим не может быть по определению.

Суфле из сезонных фруктов, сабайон^[27] с малиной и вин санто, «сюрприз дня»...