Колючее счастье для дракона, или Инквизиции требуется цветовод

– Ой, Олесия, у меня ведь для тебя подарок, – всплеснула руками чернобровая нимфа. – На новый год. Чуть запоздалый, но это неважно, наверное.

Показалось ли Соне, или в Катиных темных глазах натурально мелькнул какой-то хищный и недобрый совсем огонек?

Что ж, она всегда подозревала, что дочь маминой подруги имеет на Бориса планы, что ни на есть самые матримониальные. А к Олесе, видимо, Катя подмазывается, как к будущей падчерице?

Как же смешно это все… Смотрелось, как самый бездарный спектакль. Но к счастью, Соня теперь на нем чувствовала себя только зрителем.

Все! Флаг ей в руки и барабан на шею, и пусть забирает Борюсика.

Из пакета была торжественно извлечена большая фарфоровая кукла, странно похожая на саму Катю-дарительницу: черные кудри, черные же глаза, алые улыбающиеся губы. И платье – роскошное, бархатное, в пене белых кружев.

Чудо, а не кукла, Соня оценила. Но умница-Леся кукол никогда не любила, и ее злорадная мать предвкушала детскую реакцию очень далекую от восторга.

Но она снова ошиблась.

– Ой, какая она красивая! – защебетала Леся. – Словно живая! Я назову ее Катя, в честь вас.

Екатерина польщенно улыбнулась, Альбина Виленовна умиленно сложила ручки на плоской груди, Борис внимательно и благодарно поглядел на Катю, кажется, оценив не только ее щедрость, но и глубокий разрез черного шелкового платья, выгодно подчеркнувший и крутость бедра, и стройность ног.

Пусть оценивает. Может, найдет себе новый объект для настойчивых воздыханий.

А дальше все было ужасно уныло и даже тоскливо. Традиционно, короче.

Пили красное вино (кислятина жуткая), восхваляли виновницу торжества, ковырялись в белесых майонезных салатах, обсуждали нынешних выпускников ВУЗа (Соню вспоминали добрым словом, Лесе прочили в будущем губернаторскую стипендию). Борис трогательно и навязчиво ухаживал за “женой”, раздражая своими порывами сразу трех женщин.

Единственной светлой нотой на этом вечере был торт, и в самом деле великолепный, нежный и с натуральными ягодами.

– Только не надо нас провожать, я вызову такси, – гневно прошипела Соня, не сумев увернуться от рук бывшего мужа, накинувших ей на плечи куртку. – Довольно вранья и притворства!

– Я не доверю свою женщину и дочь незнакомому мужику, – в ответ зло шепнул мужчина. – Мало ли какие маньяки ездят. Да и тебе, моя дорогая, доверия мало.

– По-твоему, я вешаюсь на всех без разбора?

– Ну, видимо. Учитывая, сколько набросков голых тел я видел…

– Это всего лишь искусство! Как оно связано с моей нравственностью?

– Прямо связано, Софья. Ты на них смотрела. Признайся, тебе это нравилось – глазеть на обнаженных мужиков?

– Очень нравилось, Кошкин, – устало ответила Соня, подхватывая руку дочери. – И развелась я с тобой для того, чтобы заниматься этим как можно чаще. Все, прощай, мы дойдем сами. Иди вон… Катю проводи до дома. Ей на другой конец города.

– Мне наплевать на Катю, а на вас с Лесей нет. Садись в машину, Софья, и прекрати эту истерику!

Никакой истерики у Сони не было, во всяком случае, пока. А вот Борис уже опасно повышал голос, и вышедшие вместе с ними из подъезда друзья Альбины Виленовны уже начинали оглядываться.

Пришлось садиться в машину, проигнорировав нагло открытую пассажирскую дверь на переднем сидении, усаживаясь на максимально возможное от водителя расстояние.

Какой отвратительный день! Ее теперь еще и укачивало, и плотный ужин просился обратно, отвечая городским ухабам и дворовым кочкам.

Соня ненавидела теперь все и вся: и Бориса, и его мать, и салаты, и местные дороги, и куклу эту мерзкую, что Леся не выпускала из рук. Ни к одному подарку матери она, кажется, не относилась с таким трепетом.

– Я буду с ней спать, – заявила девочка, и Соне со страшной силой захотелось вырвать у нее из рук куклу и выкинуть в окно. Не подозревая о буре в душе у матери, Леся нежно продолжила: – Попрошу бабушку Таню связать Кате зимний костюмчик, ей же холодно!

А ведь Леся никогда раньше не одушевляла игрушки!

Ревность.

Соня хорошо знала это чувство. Когда-то она ревновала мужа, потом дочь, не позволяя никому брать ее на руки. Пережила, научилась делиться, усвоила, что такие дети, как Леся, принадлежат целому миру. Ну, или весь мир принадлежит им. Но сейчас она вновь ревновала, теперь уже к этой проклятой кукле. Знала бы, что дочка вот так отреагирует – завалила бы ее куклами, самыми разными.

Никудышная она все же мать!

С этими мрачными мыслями Соня поднималась в лифте домой.

Зато, глядя на ее недовольное лицо, Борис даже не заикнулся о том, чтобы зайти на чай или забрать какие-то свои вещи. А ведь хотел, и она это чувствовала. Но, кажется, вовремя вспомнил, что даже мягкая и уступчивая Соня может выйти за рамки пределов терпения.

Один раз он уже довел ее до этой грани, и она сорвалась, теперь нужно было дать ей успокоиться.

Все это Борис говорил бывшей жене не раз и не два. Он был твердо уверен: она простит, одумается, придет в разум.