Я не помнил, как приехала скорая. Не помнил, что меня погрузили в машину и увезли. Не помнил из своего ослепительного блюющего ничто.
Очнулся под капельницей, на отделении, рядом сидел рыдающий взахлёб Вадик и мял за запястье.
Банальный передоз. Ёпрст.
— Я люблю тебя, — сказал русый мужчина, ловя мой пытающийся сфокусироваться взгляд. — Серёженька, котёнок, ты слышишь?
Я смотрел на плачущего Вадьку, молчал и… морщился. Я — любил другого. Точнее, других. Да-да, сразу двоих. Было противно, что этот чужой незнакомый в принципе мужик сжимает мою руку. Не Дима. Не Лерка.
— Позвони Валере, сообщи… — взмолился я едва слышно.
И — забился, разрывая рот животным воем. Ушел в наполненное кошмарами марево.
Не-е-е-е-ет!!!
Я пробыл в тумане больше полутора месяцев и выбирался медленно и мучительно, толчками, огромными усилиями воли, ради Димы и Леры, и ОНИ, бедные, плакали надо мной, идиотом, оба, удерживая в реальности, целуя. В тумане было ужасно, и возвращаться ТУДА не тянуло. На этом моя кокс-эпопея закончилась. Ну, почти…. Замнём для ясности. Возможно, позже расскажу.
Вадик звонил несколько раз на Леркину мобилку — свою я так и не забрал. А я упорно посылал съехавшего по мне на наркотиках мужика «пешим эротическим» — в чужую жопу, через немогу.
В прошлом. Ошибка буйной юности.
Лера и Дима, более не нужно. Простите меня, любимые. Я кругом виноват перед вами. Понял. Осознал. Больше не буду. Чесслово.
И ты, Ваденька, прости. И — прощай.
Навсегда.
В утро моей выписки из психушки Славин-старший самолично подарил мне новый смартфон. Его экранчик украшала фотография — я, Лерка и Дима, в лодке, в обнимку, при удочках. Единственная сохранившаяся, совершенно случайно «щелкнутая» секьюрити фотка с последней Ладоги.
Спасибо, Антон Семёныч.
Я не забуду. На всю жизнь научен.
Ага. Ну… Научен, научен, блядь. Да-да. Правда-правда.
Неисправим, как Лерка?! Ох…
Короче. Я — шалава. Увы. Пороть бессмысленно.
Стыдиться не стану. Просто скажу шепотом, пугаясь: я — шалава и наркоша. Хочу потрахушек на амфетаминах.
Вот Валерочке и скажу, на ушко. Блонди — поймет. Он — тоже шалава и наркоша. А господину Воронову знать не надо, господин Воронов — инфарктник. Мы с Леркой — по чуть-чуть, не увлекаясь. Ясно?
Вот и здорово. Пока.
Лерка колеса крутые достал. Если размолоть в порошочек и занюхать… Я сказал, по чуть-чуть. И нечего тут орать. Спать топайте, пожалста…. Не мешайте нам балдеть.
====== Глава 43. Сергей. Середина сентября 2013г. Немножко психоанализа а ля Валера, чтобы жить дальше ======
Лерка сидел, скрестив ноги, на моей кровати и мельчил ножницами смесь из табака и сушеной конопельки — готовил начинку для будущих косяков.
— Дверь запри, — шикнул, поднимая глаза и вздрагивая, и уже спокойнее, — Димон лёг или пока бродилки бродит?
Я вошел и щелкнул задвижкой. Пристроился рядом с шугающимся блонди и некоторое время наблюдал, как тот работает, потом буркнул:
— Спит он… — и спросил, нетерпеливо облизнув губы, — а где колеса?
Лерка отложил ножницы, посмотрел прямо в глаза, спокойно, изучающе, и ответствовал с кривоватой усмешечкой:
— А колес, Серёжик, нема. И не будет, извиняй. Без них обойдёмся.
Я аж подпрыгнул, вспыхивая возмущением. Как колес не будет?! Блонди же вчера клятвенно обещал, в грудь себя почти бил, что достанет! Вот ведь… Птица обломинго!
Лерка ухватил меня, гневно-ерошащегося, за край футболки, притянул, обнял рукой поперек талии и чмокнул в ухо.
— Ёжа, — проговорил этот красавец-парень, тихо, стараясь, чтобы голос прозвучал убедительно, — тебе опасно принимать химию, забыл? Опять в дурку загремишь.
Я оттолкнул любимого и вскочил. Сердце заколотилось где-то в горле, на глаза сами собой навернулись слёзы.
— Лера…
— Что, радость моя?
— Это… Это нечестно!!!
О Боже, да я сейчас просто разрыдаюсь от обиды, от напряжения! Я же так хотел… Так мечтал… хоть ненадолго, на несколько коротких часов снова окунуться в сказку без границ и без запретов, опустошить мозги, лишь наслаждаться… Несправедливо.
Лерка всё понял правильно — он вообще очень понятливый чувак, даже чересчур. Вздохнул коротко, подвинулся, освобождая место, и поманил, покрываясь алыми пятнами, позвал:
— Иди-ка сюда, колючечка. Чего скажу…
Я продолжал дуться, но подчинился, опустился на краешек постели.
— Ну?..
М-да, терпеливость — не моё основное качество, увы.
Валера дернул бровью.
— Я виноват, Ёжинька, — промолвил, не отводя взгляда и краснея еще пуще, — за то, что, повинуясь минутной слабости, втянул тебя в наркотики. Я… я думал тогда только о себе, об удовлетворении грызущей меня жажды, и совершил огромную ошибку. Прости, и давай попробуем ее исправить.
Я опять взвился, клокочущий, протестующий, но Лерка не позволил приподняться, дернул обратно.
— Сядь, чудо! — велел, нахмурившись. — И дослушай! Или ты уже и слушать не в состоянии?!
И затараторил, жестом затыкая мне рот, останавливая готовую сорваться с языка фразу, прерываясь через слово-два, немножко путано: