Колкая малина

Когда стоишь босой в промёрзшем поле,
В окружении голодного зверья,
Твой палец – на курке свободы воли,
Если рядом не предавшие друзья.

Когда упавший снег, как саван погребальный,
На заплёванную землю опустился,
Я вползаю в тонкий мир астральный,
Где мой ангел-охранитель затаился.

Почему-то жар костра совсем не греет,
Хотя кожа пузырится от огня.
Что внутри сломалось и дряхлеет
Без слез и криков изуродует тебя.

Когда уже плевать и растереть,
Что приговор тебе выносит сталинист,
И безразлично – слышать и смотреть,
Что твоего ребёнка лечит атеист.

Когда жертва презирает палача,
Уходит мир привычного комфорта,
Но ровно разгорелась поминальная свеча,
А бабочки вспорхнули с праздничного торта.

Когда закончится словесная пурга,
И ты меня прикосновением разбудишь,
Я помолюсь и за себя, и за тебя.
Не осуди, и не судимым будешь.

Другу

Мне тогда почти исполнилось шестнадцать,
После восьмого выгнали за то, что был зубастый.
А ему почти подкралось восемнадцать,
Он был с белыми ресницами, рыжий и вихрастый.

На пальце перстень с розовым кристаллом,
В губах мундштук от папиросы «Беломор».
Он явно был отвергнут комсомолом
За чуждый коллективу кругозор.

Мы оба выросли средь уличных помоек,
В бараках довоенного комфорта.
Там было видно, кто по жизни стоек,
И тех, которые совсем другого сорта.

Ему ничто не было кисло и не остро,
И в водке его было не унять,
Но только он доходчиво и просто
Сумел поведать, что такое мать.

Он песни пел на простенькой гитаре
О правде и умении простить,
О том, что не сторгуешь на базаре,
И чтобы дружбу не случилось хоронить.

Зачем же ты ослаб и уступил,
И к смерти дал себя приговорить?
Спасибо, друг, что главному учил —
Уметь надеяться, поверить и любить.

Часть II. Воскрешение

Воскрешение

Смотрю – деревья ветер загибает,
И всё живое прячется под крышу.
Злой норд-вест со стен рекламу отрывает,
А с ней и театральную афишу.

Дождь нещадно город избивал,
Переполняя русла тротуара.
Я сам себя сегодня не узнал
В грохоте природного кошмара.

Театральная афиша на воде блестит,
Оратория эпическая тонет.
Кому-то жизнь виолончелью прозвучит,
А кому и в колокол позвонит.

Собачка на ветру не может устоять,
Её, наверное, под крышу не пустили.
В такие дни грехом считалось выгонять,
Но где-то эту заповедь забыли.

Через окно всё блекло и размыто,
Я иду собачку выручать:
Мне с детства было намертво привито,
Живое не оставить умирать.

Вокруг меня кипящая земля,
Я в руки принимаю жизни сотворенье
И беру кусок афишного листа.
Для нас троих сегодня Воскрешение.

И тех